Фёдор от такой речи снова рассвирепел, но ничего больше не сказал, только встал и отошёл к окну, уставясь на церковь. Белокаменная красавица стояла монолитом посреди села и отсвечивала позолоченными куполами, словно дразня новую власть, не признавшую вековую религию Руси. Службы в ней уже давно не велись. Последний поп сбежал почти сразу после революции, а новых служителей так и не нашлось. Порядок в ней поддерживали несколько старушек, да бывший староста прихода. Иногда по большим праздникам удавалось привезти попа по найму. Тогда в церковь шли многие селяне, даже совсем не верующие. Фёдор накануне таких мероприятий проводил митинги с разъяснениями насчёт отсутствия бога и вредности религии, но его слова летели мимо толпы, совсем не осаждаясь ни в одной голове. Крестьяне внимательно слушали его, согласно кивая головами, а на следующий день дружно крестили лбы у алтаря, все так же кивая, только уже проповедям священников. Рогозин от бессилия только разводил руками. Его родная бабка и то шла святить просвиры, после чего внук переставал с ней разговаривать.
– Может ты в чем-то и прав, Клим Петрович, – задумчиво сказал Фёдор, – сходу вряд ли что дельное получится. Переделать человека не так-то просто. Это мы с тобой прошли войну и поняли что к чему, а людям объяснить не просто. Нужны примеры. Причём, положительные, без осечек. Иначе отвернутся. Раз и навсегда отвернутся. Вот тогда быть беде. Придётся силу применять, а это война. Только внутренняя. Если сейчас передышку дали, НЭП ввели, то потом ломка пойдёт, насилие. Поэтому сейчас и надо организовывать коммуну, что бы потом локти не кусать и за оружие не браться.
– Сам до такого дошёл, али подсказал кто? – спросил Клим.
– Человека встретил, он мне глаза и открыл. Объяснил текущий момент и его последствия, – Фёдор отошёл от окна и сел на стул.
– Видать шибко умный тот человек, много знает. Полностью с ним согласен, но убедительно прошу не торопиться. Ты сам сказал, что ошибок быть не должно. Так вот сейчас мы и ошибёмся. Коммуну не потянем, даже не мечтай и нечего заморачиваться. Остынь, очень прошу тебя. А для остуды почитай газеты. Коммуны, артели сплошь и рядом разваливаются, а если и тянут, то на последнем издохе. Ты этого хочешь?
Рогозин ничего не ответил. Достал кисет и, оторвав от лежащей на столе газеты уголок, начал сворачивать самокрутку. Желание идти обменивать палку на муку исчезло бесследно.
– Ну не хочешь читать, покури, может так тебя проймёт, – с досадой произнёс Клим, – только помни, портить момент не дам, так и знай. Ты меня знаешь.
4
Первые лучи солнца ещё только-только начинали ощупывать землю, пытаясь разогнать сумрак ночи, а у мельницы Дмитриева уже выстроилась очередь из хлебных телег. Ветер ещё с вечера дал задел махам обновлённой машины, и они с радостью и задором крутили многопудовые жернова, перемалывая свежее зерно в белую, мягкую муку. Дмитрий с сыном Мишкой внимательно следили за помолом, не допуская осечки в работе. Белые с ног до головы, но ужасно довольные, они степенно, без ненужной суеты работали. Дмитрию с лихвой хватило накопленных денег, что бы купить мельницу и отремонтировать её. Мечта его сбылась.
– Снова ночью в соседнее село шастал? – недовольно заметил Дмитрий сыну, – глаза как у окуня, спишь на ходу.
Мишка ничего не ответил, принимая очередной мешок с зерном. Отец ещё не знал, что вчера Валя дала согласие выйти за него замуж. Только Федька Рогозин чуть все дело не испортил. Он тоже присматривался к симпатичной Валентине и не давал ей прохода. Мишка вечером с друзьями как всегда пришли в Доброво на гулянку. Они поздоровались с местными парнями и отправились на пятак возле церкви, где с испокон века проходили посиделки молодёжи. Девки сидели толпой на лавочках и дружно щелкали семечки, разглядывая парней и обсуждая каждого из них.
– Смотри, Лёня, твой заявился, – зашептала на ухо Валентине соседка Тая. Подруги ее почему-то звали не Валей, а Лёней, – такую каланчу трудно не заметить. И чего ты в нем нашла. Длинный, тощий, курит как паровоз. Толи дело Федька Рогозин. Как картинка, только бедный уж больно. Как пришёл в одной гимнастёрке, так и ходит в ней.
– Ничего ты, Тайка не понимаешь, Миша умный. Он мне по разные страны рассказывает и конфетами угощает. С ним интересно, – зашептала в ответ Валентина, – а твой Федька только про мировую революцию трещит без умолку. Совсем на ней помешался. Ему на этой революции и жениться надо, а не к девушкам приставать. Все парни здесь, а его нет. Вот где он спрашивается? Опять в сельсовете пропаганду разводит. Надоел хуже собаки.
Не успела она договорить, как из-за угла церкви показался Рогозин. Он демонстративно прошёл, не здороваясь, мимо парней из Неглинки и подошёл к стайке девушек, среди которых сидела Валентина.
– Здорово, девчата, – громко поздоровался Фёдор.
– Помяни черта, а он тут как тут. Сейчас опять агитировать будет, – подумала Валя, посматривая на Мишу. Тот, видя, что Фёдор снова целится на Валентину, тоже направился к скамеечке. Он подошёл, ни слова не говоря, раздвинул девчат и уселся рядом с Валей, достал кисет, аккуратно настриженную бумагу и стал неторопливо скручивать папиросу. Девчата от такой невиданной смелости сначала опешили, а потом засмеялись.
– Молодец, Мишка, всем парням нос утёр, – не переставая смеяться, заявила Тая, оказавшись по другую сторону от подруги, – учись, Федя, как симпатии завоёвывать. Это тебе не агитацию проводить среди старушек.
– А причём тут старушки? – не понял Фёдор, – объясни.
– Да видела я давеча, как ты им про религию загибал. Может, и среди нас беседу проведёшь? – Тая ловко изобразила томление, – мы к беседам ох как неравнодушны, особо под луной и на сеновале.
Смех раздался с новой силой. Фёдор растерялся от такой откровенной тирады, но быстро взял себя в руки.
– Ты, Таисия, больше с кулаками, как я погляжу, дружбу водишь. Смотри, как бы они тебя на том сеновале за мельницу не сагитировали.
– Ты на что намекаешь, гад? – Миша, бросив так и не докрученную папиросу на землю, стал подниматься, но его тут же ухватили с двух сторон Валентина с Таисией. Он был намного моложе Фёдора, но оскорбление снести никак не мог.
Фёдор хотел было продолжить, но вовремя остановился. Вокруг него мигом образовалось кольцо парней из зажиточных семей. Они слышали весь разговор, и слова Рогозина отнесли и на свой счёт. Назревала драка. Вперёд вышел Илья Панов, ровесник Мишке и первый заводила потасовок в округе. Ни одна драка не обходилась без него. Плотный, невысокого роста, Илья с лёгкостью кидал тяжеленые мешки с зерном, а разгружая подводы, всегда носил сразу по два. К двадцати годам он умудрился растерять половину зубов и заиметь кличку Муромец.
– А ну, разойдись, братцы. Кто тут наших девок оскорбляет? – он обвёл глазами толпу и угрожающе двинулся на Фёдора, – ты, что ли, коммунар недоделанный?
Мишка стряхнул девок с рук и встал между Фёдором и Илюхой.
– Оставь его, Илья, не пачкай руки. А ты, скотина, проваливай отсюда, если разговаривать, нормально не научился.
Фёдор сжал кулаки, посмотрел на Мишу и шагнул проч. Перед ним расступились, дав пройти. Илья недовольно посмотрел на Дмитриева.
– Зря ты его пожалел. Смотри, он тебя жалеть не будет. Слышал, за что он агитирует? Прижать нас, а имущество отнять. Добрый ты, Мишка, как я погляжу.
– Может и так, – ответил Миша, снова доставая кисет, – да в тюрьму неохота. Этот краснобай сельсоветский припишет контрреволюционный выпад, и поедем мы с тобой куда-нибудь на Север лес валить. И это ещё в лучшем случае.
– Да бросьте вы свои разговоры разговаривать. Давайте, лучше спляшем, – встрял подвыпивший Петька Лобанов, – где Тимоха с гармонью? Давай Елецкого, что бы чертям тошно стало.
Но плясать кроме него никто не хотел, да и Тимоха куда-то ушёл вместе со своей гармошкой. Гулянка сама по себе стала потихоньку сходить на нет. Мишка пошёл провожать Валентину. Он сегодня был намерен поговорить с ней всерьёз, но с чего начать не знал. Готовился весь день, целую речь заучил, а сейчас и слова произнести не смог, как онемел. Все придуманные речи сейчас казались глупыми и неуместными. Как только прошли они церковь, Миша собрался с духом и, неожиданно даже для самого себя, выпалил, как выстрелил:
