Я долго не мог налюбоваться этим чудесным зрелищем и сидел как зачарованный, не шевелясь и не двигаясь. Индеец спокойно ловил рыбу.
Обернувшись назад и взглянув вниз по течению, я увидел какую-то новую, длинную, веерообразную борозду света...
"Наверное, какое-нибудь неведомое чудовище преследует нас",- мелькнуло у меня в голове.
Судя по искрящемуся следу, оно подплывало все ближе и ближе... Вот сейчас я увижу голову и глаза чудовища...
- Стыкин!- вдруг вырвалось у меня с радостью и удивлением так громко, что индеец выронил из рук удочку...
В ненастные дни, когда мы оставались на берегу, я обычно отправлялся на одну из ближайших гор, смотря по тому, куда меня вели мои исследования.
Стыкин следовал за мной, не обращая внимания на плохую погоду. Он скользил, как лиса, между колючими зарослями мокрых кустарников, едва задевая их отяжелевшие от дождя листья, перепрыгивал через поваленные бурей деревья, через валуны, расщелины глетчера, преодолевал все препятствия с терпением и настойчивостью бывалого туриста.
Однажды, пробираясь за мной через глетчер, на поверхности которого лед лежал неровной, шероховатой корой, Стыкин сильно изранил себе ноги, и каждый шаг его был отмечен кровью. Но он продолжал бежать как ни в чем не бывало, пока я не заметил его красные следы и не сделал ему мокасины из своего носового платка.
Трудно было понять, что за существо Стыкин. Он всегда настаивал на своем, никогда не исполнял ничьих приказаний, даже отказывался подавать убитую дичь. И, казалось, совершенно безрассудно шел навстречу опасностям и невзгодам.
С какой бы лаской вы к нему ни подошли, в ответ он едва завиляет хвостом или подарит взглядом. Ни один престарелый бульдог не мог бы превзойти этого пушистого малыша в его невозмутимом спокойствии. Он иногда напоминал мне маленький коренастый кактус, недвижимо стоящий в пустыне.
Я любил всматриваться в лики растений и животных и продол-жал изучать своего загадочного друга с возрастающим интересом.
Исследовав фиорды Сумдум, Таху и их глетчеры, мы поплыли через пролив Стивенса в канал Лини, а оттуда Ледяным проливом в Крестовый Зунд, разыскивая неисследованные проходы, ведущие к главным источникам ледяных полей хребта Фервеэера. Нас сопровождала целая флотилия медяных гор, выходивших в океан из Ледникового залива. Мы обогнули мыс Ванкувер, нашу хрупкую ладью бросало, как перышко, по гребням громадных, бушующих волн.
На протяжении многих миль Зунд заключен в угрюмые, скалистые берега. Если бы наш баркас потерпел крушение, мы не смогли бы высадиться на сушу, по тому что справа и слева от нас скалы отвесно спускались в воду, а вершины их терялись в облаках. С несмолкаемым ропотом одна за другой набегали на них волны, пенились и рассыпались в брызгах.
Мы жадно вглядывались в туманные дали, надеясь увидеть какой-нибудь фиорд или залив, и все волновались за исключением Стыкина. Он спокойно дремал, изредка сонно поглядывая на крутые берега.
Наконец мы заметили небольшой залив* и в пять часов вечера благополучно высадились на берег. В радостном настроении разбили лагерь в еловой роще почти напротив большого ледника.
Пока охотник Джо лазил по обрывам, преследуя дикого козла, мы с Юнгом отправились к глетчеру.
Мы увидели, что он отделен от вод залива мореной, которая образует крутой барьер поперек всего залива - на протяжении трех миль.
Самое интересное открытие заключалось в том, что глетчер, по-видимому, недавно подвинулся вперед, а потом снова слегка отступил назад. Часть морены была брошена вперед, и огромные деревья на восточной стороне вырваны с корнями. Многие деревья были повалены и засыпаны, другие же, откинувшись от ледяных утесов, готовы были упасть. Некоторые же стояли прямо, но острие ледяного плуга было у них под самыми корнями, а хрустальные шпили ледяной стены глетчера возвышались над их макушками.
После этих первых наблюдений - на обратном пути в лагерь - я стал обдумывать далекую и более обстоятельную экскурсию на завтра.
Я проснулся рано. Мысли о глетчере прерывали мой сон всю ночь, а на рассвете разыгралась буря и совсем разогнала сон.
Не теряя времени на завтрак, я сунул себе в карман кусочек хлеба и поспешил выйти.
Юнг и индейцы спали. Я подумал, что Стыкин тоже спит. Но не успел пройти и ста шагов, как увидел, что мой верный спутник уже пробирается сквозь мокрые кусты и спешит ко мне.
Я остановился.
- Нельзя! Назад! - старался я перекричать рев бури.- Нельзя, Стыкин! Ступай в палатку, будь умником хоть раз в жизни.
Но мои уговоры были напрасны. Мокрый до костей, он смотрел мне в глаза и, казалось, говорил:
- Я пойду за тобой, куда ты пойдешь. Что тут поделаешь! Вынув из кармана кусочек хлеба, я угостил своего друга и разрешил ему следовать за мной.
Так начался самый памятный из всех моих бурных дней.
Почти горизонтальный ливень хлестал нам прямо в лицо и обливал с головы до ног. Сейчас нельзя было рисковать выйти на открытую поверхность глетчера,- там просто не устоишь и сорвешься в какую-нибудь расщелину или пропасть.
Поэтому я решил немного отдохнуть и переждать вблизи глетчера, в роще, пока не уляжется буря. Мы оказались в затишье и стали наблюдать и слушать, что происходит в природе.
Что за песни пела буря! Как свеж был запах омытой земли, как восхитительны тихие голоса стихии! Оторванные листья и ветки, шурша и кружась, носились по лесу под музыку ветра, игравшего среди расщелин скал и ледяных утесов.
Слева от нас широкий поток, омывающий край глетчера, с глухим ревом и гулом катил валуны по своему каменистому ложу, словно спеша выйти к морю; вдали виднелись высокие горы, поросшие лесом, впереди, над ледяными полями глетчера, расстилалась серая мгла.
Я пробовал запечатлеть эту великолепную картину на бумаге, но дождь мочил страницы альбома, и, несмотря на все мои старания защитить его, рисунок получался никуда не годным. Когда ветер немного затих, мне наконец удалось нарисовать восточную сторону глетчера.
Деревья с краю леса стояли раненые с ободранной корой, красноречиво говоря о побоях, только что нанесенных огромными ледяными глыбами. Те же, которые в течение столетий стояли впереди них, лежали теперь сломанные, и глетчер продолжал терзать их, растирая в бесформенную массу.
