Эймери не стал дожидаться приближения хозяина или стрельбы — рванул, как перепуганный заяц, и откуда только силы взялись? Мигом перескочил через забор, и даже боль от пропоровшего ногу гвоздя не почувствовал. Он даже позже её почти что не чувствовал — только досаду из-за рваной и промокшей от крови брючины, а ещё усталость, желание свернуться в калачик и спать, спать, спать… Что он и сделал — наткнулся в лесу на ель, обломал тяжёлые крепкие ветви, постелил поверху рубашку и склубочился, не думая ни о чём.
Под утро глаза не хотели размыкаться, никак не хотели, но каркали вороны, дул пронизывающий весенний ветер, и почему-то нещадно болела голова, хотя головой он вроде бы не ударялся. Нога ныла, казалась тяжёлой и горячей, но уже не кровоточила, и он, кое-как поднявшись, заковылял дальше. Тридцать первый и сам себе на удивление казался горячим и тяжёлым, и даже есть уже не хотелось. А вот пить — очень, губы и горло пересохли.
Он пробирался вглубь леса всё медленнее и медленнее. Сознание мутилось, тянуло лечь на землю, но он понимал, что если ляжет, то уже не встанет.
И он шёл.
К жару добавился озноб, и наконец он не выдержал и присел на какое-то поваленное дерево, обхватив себя руками. «Простудился», — подумал Эймери, не зная, что делать — несмотря на хрупкую конституцию, он очень редко болел. Впрочем, лекарей поблизости всё равно нет…
Он плохо помнил, как его нашли. Трое людей, высоких, одетых в чёрное, похожие на три тени. Лица расплывались в глазах цветными пятнами.
— Отбегался, выродок, — одна из теней склонилась над ним, а потом с размаху впечатала тяжёлый чёрный сапог ему в бок. Ещё и ещё. Чья-то крепкая рука приподняла его за шиворот, поставила на подкашивающиеся ноги, а потом отвесила такой подзатыльник, что в глазах потемнело.
— Не трогай, он и так копыта вот-вот откинет, — взвизгнула другая тень, на этот раз женская. — Мальчишка нужен живым! Малья Агравис нам кишки на кулак намотает, что не уследили, а ещё придут эти… Как ты мог упустить именно его?!
— Так я его не убиваю… И он был таким тихим! Всё по стенке ходил, глаза в пол, кто ж знал, что на тихой лужайке ядовитый плющ расцвел!
— Что-то он больно дохлый, — озабоченно сказала третья тень. — Ты перестарался! А если рёбра ему поломал или ещё что похуже?!
Как и на чём его возвращали в Джаксвилль, он не запомнил. В конце концов, ему дали воды, но он чувствовал себя, собственное раскалённое ноющее нутро даже не пустыней — каменной твердью, и льющееся в изобилии прохладное питье не могло ни оживить её, ни смягчить.
* * *
Тридцать первый лежал без сознания уже несколько часов и не слышал голоса, тревожные, раздраженные и злые, не видел то и дело склоняющихся над ним людей, разводящего руками старенького лекаря с блестящей от пота лысиной и бородавкой на крючковатом носу.
— Леди и джентльмены, — старомодно обратился к собравшимся лекарь, его голос подрагивал от волнения. — Я сделал всё, что мог. Промыл и прочистил от гноя рану, обработал, но… Вероятно, заражение уже проникло в кровь. На моей памяти были случаи, когда крепкий молодой организм справлялся с подобной хворью, правда, не настолько, гхм, всеобъемлющей и стремительной, но этот ребёнок ослаблен голоданием и переохлаждением, к тому же раны, полученные заржавленным металлом, всегда лечатся тяжело, так что…
— Делайте что-нибудь! — нервно отозвался один из мужчин. — Этот ребёнок должен выжить! Делайте! Думайте! Он нужен нам живым, его дар нужен, к тому же его… Мне плевать, что вы там уже проделали, думайте, решайте, действуйте! Отрежьте ему его проклятую ногу, в конце концов!
— Это бесполезно, — сухо и холодно сказал лекарь и водрузил на покрасневшую натёртую переносицу маленькие круглые очки. — Я не буду подвергать малыша бессмысленному издевательству… и уверяю вас, что это уже не поможет. Болезнь в крови! Посмотрите сами: жар не сбивается, а эта розовая сыпь на лице и кистях, хриплое и одышливое дыхание, пожелтевшие склеры глаз… Отказывают внутренние органы. Боюсь, я уже ничего не смогу сделать. Кто отвечает за этого ребёнка? Если я правильно понимаю, он сирота? Я обязан оставить письменное свидетельство директору его воспитательного учреждения и получить его подпись…
— Директриса Агравис в отъезде в связи с похоронами отца, — отрывисто сообщил один из мужчин. — Мы не имеем возможности связаться с ней и вынуждены принимать решение…
— Если бы бедный ребёнок был носителем благого дара, уверен, целители могли бы излечить его без особого труда, ну а я обычный лекарь, пользующийся теми скудными снадобьями и навыками, что способствуют благополучию простых людей, — лекарь решительно захлопнул кожаный чемоданчик. — Сами знаете, как скуден запас таких средств. Я даю ему сутки, максимум двое, в сознание он уже не придёт, да и к лучшему, несчастное одинокое дитя, да будет его жизнь на небесном лугу лучше, чем здесь! Что ж, по возвращению директриса сможет обратиться ко мне за необходимыми документами. Всего доброго, леди и джентльмены.
Доктор вышел, женщина пошла проводить его, а оставшиеся двое мужчин уставились друг на друга.
— Трайвус, — сказал один из них, постарше и пониже ростом. — Везём его во Флоттершайн. Срочно. Сейчас же.
— Не довезём, — отозвался тот, что не удержался от пинка. — А если и довезём… Куда и к кому? Кому нужен скверный? Стальная космея, ну почему сейчас, почему в моё дежурство! Я планировал просить переназначить меня в столицу, там как раз освобождается тёпленькое местечко в госпитале, приближенном к Сенату, а после такого скандала, как побег и смерть этого… Сволочь, сукин сын малолетний…
— Есть у меня там один должник, со связями, — маль Таптор стал натягивать свои неизменные узкие кожаные перчатки, а Трайвус следил за ним не без отвращения, отвращение разливалось зеленью по его бледному лицу. — Нас как минимум примут, правда, не знаю, согласятся ли посмотреть и всё такое. В отделе магицины должны быть умельцы… хотя бы кто-то. Не верю, что в содержание этих бракованных вкладывается столько сил и средств, чтобы потом они мерли как мухи из-за каждой тупой царапины. И я не собираюсь лишаться своего тёплого места из-за этого выродка. В Джаксвилле платят столько, что я уже почти выплатил закладную на дом… Никто вообще не должен узнать о том, что недоносок сбегал. Тащи сопляка в экипаж.
— Едем, — коротко ответил Трайвус.
* * *
— Как ваше имя? — с некоторой неловкостью спросил Трайвус. Вся его высокомерная грубоватая спесь сошла, как пена, при виде высокого важного мальёка с приглаженными волосами и острым безволосым подбородком. К тому же в ожидании решения судьбы Тридцать первого, столь неудачно решившего сбежать именно сейчас, Трайвус провёл практически на ногах и без сна около двух суток — там, в поисках в лесах вокруг Джаксвилля и здесь, во Флоттершайне, в неприметном трёхэтажном здании отдела, занимающегося обширными проблемами магического здоровья, профилактики и лечения. Только здесь не делали вид, будто обладателей скверного дара не существует.
Дёрнув свои столь удачно припомнившиеся связи, маль Таптор действительно добился того, чтобы их приняли, и, к удивлению Трайвуса, приняли быстро, ребёнка тут же забрали, а ему как единственному сопровождающему взрослому предложили подождать — Таптор с чувством выполненного долга поспешил обратно в Джаксвилль, пока оттуда ещё кто-нибудь не сбежал и не сдох.
— Моё имя для вас ничего не скажет. Да и речь не об этом.
— Он… мальчик будет жить?
— И да, и нет.
— Как это? — несколько растерянно проговорил Трайвус. Мальёк из отдела научной магицины побарабанил пальцами по столу. Опустился на жёсткий деревянный стул в холодном, пустом и безликом кабинете-приёмной. Жестом указал собеседнику на второй такой же стул. Сидеть было неудобно, но Трайвус, заместитель директрисы Джаксвилля по воспитательной работе, ничего не сказал. Всё его внимание было целиком сосредоточено на представителе отдела, согласившегося попробовать спасти жизнь Тридцать первого, не устраивая шумихи. Здесь вообще не стремились к публичности — на здании не было даже таблички.
