Но не успела я подойти, как появилась мама мальчика. Я ее знаю, однажды мы с папой заходили к ним домой, и папа с ней обсуждал что-то про стройку – мой папа юрист и занимается какими-то скучными строительными вопросами. Но женщину я хорошо запомнила, потому что у нее на щеке коричневое родимое пятнышко, скорее даже пятно, на самом деле оно довольно большое, прямо под глазом. Похоже на карту, на город на карте.

Но она меня не узнала, и я с ней не стала здороваться, все равно она не обращает на меня никакого внимания, смотрит только на мальчика и того старика. Видимо, это все-таки не их дедушка, потому что женщина очень сердится, что мальчик возится с шиншиллой. А мальчик, вообще-то он еще совсем мелкий, начинает канючить, что он хочет взять шиншиллу домой – мол, дядя ему ее подарит, а женщина говорит:

– Так не пойдет, извините. Пошли, Петя. – И тащит его за руку. Мальчик, кажется, вот-вот заплачет, а малыш в коляске уже по-настоящему плачет.

Старик на лавочке страшно закашлялся, как-то нехорошо его так оставлять, раз уж я подошла. Жалко, воды у меня с собой нет.

– Принести вам воды? – говорю я. – Я могу сбегать в магазин.

– Нет, спасибо, хорошая девочка. – Старик качает головой. Я пожимаю плечами: я пока ничего не сделала, только предложила.

– Тебе не нужна шиншилла? – говорит он.

– Конечно, нужна, – начинаю я. – Но…

– Я не могу больше ее у себя держать. Но она хорошая. Ее зовут Кусь. Не бойся, это прекрасный зверек.

У него такая сумка на колесиках, он вытаскивает из нее обувную коробку без крышки и ставит рядом со мной.

– Я ношу ее в кармане, но ты можешь посадить в коробку, пока не купишь что-нибудь получше. – Потом он просто встает и уходит.

Уходя, он снова закашлялся, а я так и сижу с этой шиншиллой, а в шиншиллах я совсем не разбираюсь, но не беда, найду в интернете, как за ней ухаживать. В отличие от других грызунов, которых я встречала, у шиншиллы мягкая шкурка и красивый хвостик.

Тут выходит моя мама и говорит:

– Господи, это еще что такое?

– Шиншилла.

– Чья?

– Моя, – говорю я.

Мама оглядывается по сторонам, будто ищет, чья это шиншилла.

– Мила, – говорит она. Так она называет меня, только когда злится, хотя это мое полное имя: я именно Мила, не Милена и не Милада, но обычно родители называют меня Мили, ну или Милушка. Но сейчас мама говорит:

– Мила, я тебе разрешила аквариум и черепаху. Если ты сейчас же не вернешь эту мышь, больше ни о каких животных не может быть и речи. Ты же знаешь, я терпеть не могу мышей.

Да, я знаю, только забыла. Мама терпеть не может мышей, а крыс по-настоящему боится. Как-то раз мы приехали летом к друзьям на дачу, и там мама увидела мышку и тут же вскочила на стул и завизжала – ну прямо сценка из «Тома и Джерри». И хотя это выглядело довольно смешно, я не смеялась. Было непривычно видеть, как мама чего-то так сильно боится, а уж забавную маленькую мышку тем более. Потом мы с папой просто вынесли мышь в сад и выпустили на волю, и она сразу бросилась от нас наутек. Но мама больше не хотела оставаться на этой даче. Похоже, они с папой даже поссорились из-за этого.

– Это шиншилла, – говорю я, хоть и понимаю, что это неважно.

– Неважно! Дома я ее не потерплю, и ты это прекрасно знаешь! Пойди и верни ее хозяину, а потом сразу домой. Покажи-ка, у тебя звук на телефоне включен?

Сейчас мне уже десять, и я, само собой, могу ходить одна, но только с включенным звуком на телефоне и при свете дня. Все равно я иногда немного теряюсь, но ведь я уже не маленькая, умею быстро сориентироваться и пользоваться гугл-картой, так что легко дойду, куда нужно. Поэтому теперь родители меня только в школу отвозят, а то я несколько раз сильно опаздывала, и наша училка Муравьедова не верила, что я не нарочно прогуливаю. Но про Муравьедову мне даже думать не хочется, не люблю я ее, и вообще.

– Ты меня слушаешь? Иди и верни это хозяину.

Мама говорит «это», будто у меня в руках трупик, или гнилой помидор, или еще какая-то гадость.

Потом она хватает свою сумку и быстро уходит, как обычно, когда очень злится. Я смотрю на шиншиллу. Она двигает носиком. Что мне с ней теперь делать, раз старик ушел, а я даже не знаю, как его зовут?

Но тут мне приходит в голову одна идея. Я встаю, осторожно сажаю шиншиллу в коробку и иду искать дом, где живет женщина с родимым пятном на лице. Я точно помню улицу, а дом, наверное, узна́ю. Правда, этаж не помню, зато помню, что на двери у них была маленькая наклейка с Микки-Маусом.

П По вечерам я даже радуюсь, что у нас есть Луцка, потому что мы живем в одной комнате, и пока она не заснет, мне не страшно. У Тома своя комната, и все равно он всегда засыпает моментально, так что толку мне от него никакого. А Луцка иногда долго не засыпает и зовет маму, и маме приходится идти к нам. Или лопочет без остановки, это меня успокаивает, и я засыпаю первым, но даже если Луцка засыпает раньше, я могу слушать ее дыхание, для того мне ее и подселили в комнату, потому что я боюсь. Так вот и вышло, что я делю комнату с младшей сестрой, а брату досталась своя. Но я и правда рад, что в комнате я по ночам не один и слышу ее дыхание.

Правда, часто и этого недостаточно, даже ее ровное дыхание не способно унять мое воображение: чем сильнее я стараюсь ни о чем не думать, тем сильнее думаю и не могу заснуть, и тогда единственное, что мне нужно, – это мама. Как младенцу. Даже если не гасить ночник, это не спасает: света от него мало, в комнате остается куча темных уголков. А верхний свет нельзя включать, если Луцка уже спит.

Иногда я так сильно боюсь, что не могу даже встать, потому что под кроватью, где, само собой, чернота, может укрываться нечто и оно схватит меня за ногу, как только я спущу ее вниз. А бывает, что я больше боюсь не того монстра, который живет под кроватью, а кого-нибудь другого, тогда можно вскочить и пулей добежать до спальни родителей. Правда, это совсем не по душе папе, потому ему тогда приходится переходить в мою комнату, а на моей кровати у него болит спина, видите ли. Но я обычно не обращаю на это внимания, потому что лежать и не спать один в своей комнате я просто не могу.

Тогда папа качает головой и говорит что-то типа:

– Такой большой мальчик, а боится темноты. Не дури и ложись к себе, смотри, как Том спокойно спит, а он в комнате совсем один и к тому же младше.

Или:

– Петя, монстров не существует, в кино их играют актеры.

Но, во-первых, я боюсь не темноты, а того, что в ней может скрываться. А во-вторых, я и сам знаю, что монстров не существует, и понимаю, что это актеры, я не маленький, вернее маленький, но вообще-то мне уже восемь лет и восемь месяцев, я просто маленького роста, самый низкий в классе, даже девчонки все выше. А всё потому, что у меня родители невысокие, особенно мама. Но дело не в этом. А дело в том, что ночью в темноте может скрываться все что угодно.

Как-то раз мне папа показал смешное видео, как Волан-де-Морт, то есть актер, который его играет, пьет из трубочки лимонад, он уже был загримирован и ждал съемок, поэтому ему пришлось пить через трубочку, чтобы не попортить грим. На видео он выглядит не так страшно, как в фильме, но мне бы все равно не хотелось, чтобы ночью он оказался в моей комнате.

А если папа думает, что мне легче от того, что он постоянно повторяет, как Том прекрасно спит и ничего не боится, хотя и младше, – то он ошибается. Но я ему в этом не признавался.

Сейчас мы сидим в ванне, и пусть я уже замучился играть, как резиновые зверики плывут на корабле в Англию и идут пить чай – ужасно скучно, – но я все равно рад, что сестра рядом. И по вечерам, когда начинает темнеть, я тоже не люблю оставаться один. У Тома еще уроки, он ходит на тренировки, а потом садится за домашку только после ужина, а Луцке уже пора купаться, поэтому я тут с ней.