Может быть, поэтому жители Востока как будто не претендуют на небесное блаженство. Они больше похожи на смиренных и наивных детей Земли.

Воистину возвращается тот, кто умеет по-настоящему уйти; чтобы быть, надо уметь не быть.

Нет ничего чудеснее обыденного, ничего фантастичнее действительности.

Строгий японский буддист Дзэами скажет об этой истине нарочито парадоксальной сентенцией: «В царстве Силла в полночь ярко сияет солнце». А скрытный китаец-даос намекнет с улыбкой об источнике силы в себе: «В коме ваты спрятана острая игла».

Для китаиста после долгого перерыва попасть в Китай все равно, что пьянице выпить на старые дрожжи: вмиг захорошеет. От каждого пустячного впечатления всколыхнется, пойдет ходуном болотная топь сознания, поднимутся из глубин памяти пузыри давно забытых мыслей и оттеснят, закроют собою сиюминутное, открывая в калейдоскопе впечатлений неведомые, но странно знакомые мысленные дали. Этой сокровенной глубиной сердца и далью внутреннего взора удостоверяется в человеке его судьба…

Прилетая в Чэнду сквозь моросящий весенний дождь и лабиринты аэропортов, в компании юрких китайских бизнесменов, нелепо одетых китайских модниц и тайваньских ветеранов Гоминьдана, едущих, позабыв про свой старый семейный спор с коммунистами, поклониться могилам предков в праздник поминовения мертвых…

Продираясь на выходе из аэропорта сквозь толпу старателей частного извоза, отдаюсь в цепкие руки приглянувшейся женщины. Справился о цене, иду за угол к машине. Внезапно выросший на пути таксист предлагает довезти за те же деньги с включенным счетчиком. Он, по его словам, легальный, а женщина – от леваков, которых крышует полиция. Делаю резкий разворот и сажусь к нему. Это по-китайски: умный человек должен уметь и «кинуть» в нужный момент, желательно прикрывшись моралью. Стоически выслушиваем с водителем прощальную ругань вербовщицы, и через несколько мгновений старенький «фольксваген» китайской сборки несется по скоростному шоссе в город.

Мой хитрый ход, как и положено в Китае, вознагражден: таксист по фамилии Чжэн занимается ушу в старинной школе «Шэнмэнь» («Школа святых») – одном из ответвлений Шаолиньского бокса. Главе школы уже за девяносто, и он ушел в окончательный затвор, по-китайски – «созерцание стены». Но Чжэн обещал свести меня со своим непосредственным учителем.

Чэнду – центр провинции Сычуань, древний и красивый город. Сегодня в нем почти не осталось старины. Городом правит дух целесообразности. За последние полтора десятилетия весь Китай отстроился заново, неузнаваемо изменился его облик. Повсюду новые офисы и магазины, многоэтажные жилые дома из категории добротного типового домостроения. Китайцы учли негативный опыт жилищного строительства в других соцстранах: за дешевизной не гонятся, но где можно экономят. Квартал за кварталом тянутся стандартно-безликие здания с относительно комфортабельными квартирами, но спроектированные без изюминки, даже без китайских элементов в дизайне. Похожее равнодушие к своему прошлому и архитектурному изыску можно встретить разве что у другого древнейшего народа на земле – греков, сплошь застроивших свои Афины невзрачными бетонными особняками. Невольно подумалось: оба великих народа так много потрудились в истории и так глубоко усвоили дух своей культуры, что не имеют ни возможности, ни даже потребности выражать свое величие в отдельных «исторических памятниках». И потом: разве жизнь «как она есть» не выше и не богаче всякого идеала? А мудрость и есть любовь к жизни, какая она ни есть (или все-таки не есть?).

Впрочем, для китайцев выше идеалов даже не жизнь, а жизненные нужды и удобства людей. В этом убеждаешься с первого взгляда на китайский город. Его безликое лицо внушает (никогда не показывает) присутствие Хаоса – реальности бесформенной и, следовательно, вечно ускользающей, рассеивающейся, теряющей себя, как вечно текучая повседневность. Громадность городского нагромождения достигает здесь своего предела, обращаясь в свою противоположность – в анонимную пустоту пустыни. Но Хаос – враг одномерности, любого общего стандарта. Подобно китайскому пейзажу, который следует разглядывать либо издалека, либо в упор, в обоих случаях не видя перед собой предметных образов (и это значит, что видимые образы служат в нем только маской реальности, пребывающей за пределами разрешающей способности зрения), пространство современного китайского города имеет в действительности два плана: с одной стороны – заполненное житейской суетой микропространство, пространство-место жилого квартала с его низкими, густо лепящимися друг к другу строениями и узкими, заставленными лотками торговцев и даже мебелью переулками (это план Земли); с другой стороны – выявляемое транспортными эстакадами и верхушками одиноких небоскребов макропространство пустой среды и всеобщей сообщительности, где все вмещает в себя все прочее (план Неба). Здесь есть своя иерархия – Небо обнимает Землю и держит ее в своих объятьях, – но эта иерархия скорее символическая и внутренняя, где часть пребывает внутри целого и не знает своей ограниченности.

Моим догадкам, впрочем, нашлись на удивление буквальные свидетельства. Чэнду с древности называли «Небесной управой», и название это частенько мелькает на чэндуских вывесках. Спрашиваю у местных, почему «небесная управа»? Отвечают, что местность тут изобильная, одаривающая небесной благодатью. Суждение понятное, но, сдается мне, все-таки вторичное, не открывающее всей правды. Китайцы вообще любят называть свою страну и саму жизнь «небесной» (древние китайцы даже органы чувств называли «небесными управителями»). Думаю, дело тут в том, что жизненный хаос китайских городов, в которых городская скученность оборачивается бесформенностью пустыни, сразу и мгновенно переходит в хаос дикой природы. Китайская мудрость основана на смычке, даже слитности сознания в его, разумеется, «исконных основаниях» с телесной жизнью вне посредования интеллекта. Она превосходит самотождественность формы и учит не знанию о вещах, а интуиции всех вещей. Задание в общем-то нехитрое: нужно просто оставить сознание в покое, дать ему быть таким, каким оно есть, и это значит: рассеяться в мире.

Для китайцев Небо и даже, точнее, «небесное сознание» без остатка растворяется в толще Земли и, в сущности, есть только условие житейского благополучия. Никакой привязанности к «вечным ценностям» такое почитание Неба не предполагает. Люди сами должны устраивать свое бытие в меру своей разумности – исконно небесной.

Да, недаром древние почитали Азию как матерь всех континентов. Есть в ее жизни нечто первобытное, совершенно неотделанное, но имеющее отношение не к вульгарно-грубому, а к родовой полноте жизни, ее великому изобилию.

Сдается мне, секрет благодушия чэндусцев и их гордости за свой город кроется в смутном чувстве, что они удачно спрятались в складках хаоса, очень кстати накрылись мягким одеялом небес, вечно закрытых облаками. Им не страшно в темноте вездесущих превращений. В своей оставленности они веселятся, как дети, зная, что их не накажут. Правильно сказал Ориген: «Оставленность целительна».

Примечательно, с какой полнотой и точностью китайцы, перестраивая до основания свою страну, воспроизвели двухслойно-сферическую структуру своего Универсума (символизируемого, кстати, тыквой-горлянкой с ее вложенными друг в друга полусферами). Хаос как вращающаяся сфера или двойная спираль хоть и безлик, но имеет множество проявлений или, лучше сказать, граней, преломлений: здесь все оформленное и конечное знаменует превращение круга в квадрат с его торчащими углами. Операция, как мы знаем из геометрии, естественная, но в своем роде загадочная: невозможно вычислить квадратуру круга.