© Капустин В. Ф., 2022

© Логос, 2022

Мой учитель из известного рода ашогов. Ашог значит на местном наречии нечто наподобие шамана-колдуна. Я немало странствовал, но никак не могу понять, к числу какой народности принадлежит этот человек.

В его облике много восточного, но он бел, как европеец, в плечах широк, как африканский зуав, а ростом невысок, даже мал, по горам лазает быстро и ловко, как Казбич, а носит имя Цздян[1]. Видно, есть люди, облик которых и судьба должны обладать каким-то магическим смыслом.

Я мало знаю из его прошлой жизни. Мне только достоверно известно, что ещё мальчишкой он был вывезен родителями из этих мест. Но вскоре родители умерли от какой-то загадочной болезни. Мальчик тоже заболел и долго был слеп. Его выходили монгольские пастухи. Затем разыгралась корейская война, потянулись беженцы. Его прихватила цыганская семья. Таким образом он оказался на Тибете. Затем его приютили люди, которых он называет гуру. Трудно сказать, кто эти люди, может какая-нибудь запрещённая секта, а может нечто наподобие тибетских лам. Мы только однажды коснулись этого вопроса. Зато часто на заре, когда только алел Восток, я замечал, как мой Учитель поворачивал лицо в сторону солнца и с его губ, как лепестки загадочных растений, срывались непонятные имена…

5-го августа

Нынче поутру я приехал в город Н. Город Н. – это Новониколаевск, или Не-чер-но-морск. Второе лучше (это значит, что он стоит не на Чёрном море). Вот видите, как одним росчерком пера можно утвердиться в нужной географической плоскости и тем самым избавиться от приевшихся описаний причерноморских городов. Но я не могу вас избавить от описаний гор.

Для предмета моего дальнейшего рассказа лучше всего подошёл бы Тибет, а ещё лучше – Гималаи, но поскольку я ни там, ни там не был и эти описания несколько тоже приелись, будем держать на прицеле горы, например Кавказские. В конце концов это не имеет ровно никакого значения.

Итак, я приехал в город Н. Напомню, было утро. По привокзальной площади бегали 2–3 трамвая, и совсем не было машин. По затоптанным газонам бродили лошади, и не было очередей у железнодорожных касс. Сразу было видно, что энергетический коллапс, захлестнувший полстраны, коснулся и этих мест. Лёгкие брички, повозки, телеги и т. п. и впряжённые в них полуослы, полулошади – тому яркое подтверждение. Я выяснил, как добраться до пункта С., и пошёл выяснять, как нанять извозчика. Это, оказалось, не составляло труда, потому что некоторые из них покуривали цигарки, а иные листали газеты, наверное, со вчерашними сообщениями, где нынче в любой момент может разразиться война. Я, на их пример, сел на лавку, накинул ногу на ногу, закурил трубку и, поджидая более или менее надёжный экипаж, стал глядеть по сторонам.

«Читатель ждёт уж рифмы розы». Нет – ни роз, ни экзотики, ни даже особой свежести я здесь не нашёл. Было обычное утро, каких в северных широтах бывает тысячи. Направо и налево были горы.

Вдали, точно пик сдвоенной Фудзиямы, торчал Эльборус, или пик горы, похожей на него, овеянный розовым утренним дыханием, а вот сзади, я как-то сразу это ощутил затылком, на город набегал целый каскад белоснежных вершин. Впереди их «бежали» две или три сопки совершенно восхитительных очертаний и цвета яркого Веронезе. По роскошному цвету их можно было догадаться, что они – принадлежность высокогорных долин. Вот, видимо, туда мне и предстояло взобраться. Я с недоверчивостью посматривал то на полуослов, то на вершины гор и никогда бы не поверил, что через пять часов эти горы лягут у моих ног и пара замученных кляч доставит меня в один из чудеснейших уголков земли – К-скую долину.

Мне не доставит особого удовольствия, если я перескажу все перипетии нашего пути. Как вы уже знаете, мы забирались в горы почти пять часов, из них раза два или три останавливались, чтоб осмотреть или починить повозку, напоить лошадей или по другой надобности. А всё остальное время я сидел на козлах, лежал на свежескошенной траве, которой было устлано дно «экипажа», читал, зевал и даже спал… Ни распроклятый треск телеги, ни покукивания лошадей этому не были помехой.

Я не стану описывать однообразный пейзаж, состоящий преимущественно из острых, торчащих по обе стороны камней, незнакомых мутных речек да понуро стоящих на дороге волов. Вид со стороны города был и то прекрасней. Меня сначала поразил довольно пустынный для этих мест ландшафт, грустный и бесконечный, как Аппиева дорога, но я тотчас успокоился, как только нам встретились два или три таких же грустных, как и наш, экипажа. Я сказал «нам» – это мне, извозчику и его жене, которых я не могу вам представить вследствие того, что они заняты разговором между собой и мы повёрнуты спиной друг к другу.

На одном из перевалов посвежело: на небо набежали два или три облачка, прогремел гром, но этим всё и разрешилось – солнце вновь немилосердно начало жечь бочка. Казалось, не будет конца этому каменистому пути.

Наконец начал заметно тускнеть пейзаж, высоко чернеющие платаны и ели начали перемежаться тощим кустарником, а местами и вообще вытесняться, как лишаем, травой. К концу нашего пути стало прохладно: подул совсем по-особому, как через аэродинамическую трубу, ветер, видимо, снежные вершины были где-то рядом. Я начал кутаться в альпийскую штормовку и спросил моего извозчика, хмурого, неразговорчивого ассирийца:

– Да скоро ли мы доедем?

Он молча показал кнутом на соседнюю гору, это означало, что до неё примерно ещё час пути. Я встал с телеги и пошёл пешком, т. к. дорога стала до такой степени петлять и круто подниматься вверх, что лошади стали. Через четверть часа моей рекогносцировки мой экипаж меня нагнал, я сел, и телега весело покатила вниз, теперь уже под гору.

Уж солнце, казалось, начало поглядывать на закат (в горах это происходит неожиданно), когда мы наконец выбрались из глубокой расщелины и навстречу нам, точно распахнул кто двери, открылся великолепный вид. У меня нет слов описать то зрелище, которое открылось моим глазам. Скажу только, что мне сразу стало ясно, что это достойное вознаграждение за тоску и однообразие пути.

Во-первых, во все четыре стороны были горы, каких я никогда и нигде ещё не видел.

Первое, что пришло на ум, что они нарисованы. Их синеватые зубцы, покрытые снегом, были так умело раскрашены под ультрамарин, переходящий плавно книзу в Веронезе, что можно было подумать, что это акварель. Наша дорога на фоне их выглядела неумело брошенной верёвкой, которая всё поднималась кверху и как бы уходила в небо. По обе её стороны имелось пространство, удивительным образом напоминающее нашу приазовскую степь. Я сказал «степь» – это лишь для того, чтоб выразить пространство, – тени, отбрасываемые горами в самых резких тонах, говорили о другом, о достаточной разрежённости воздуха и некоторой отрешённости от внешнего мира. Два или три орла неподвижно стояли над запрокинутыми кверху головами гор, как бы напоминая нам об этом. Слева, у дороги, образовался полуразрушенный монастырь, за ним два-три зубца как бы обломленных вершин, они обрывались прямо в пропасть. На дне её, действительно, как «ласточкино гнездо»[2], лежало селение. Прибавьте к этому какой-то терпкий аромат и удивительный свет, которым было пронизано пространство. Этот свет особенный, он как-то по-особому ниспадал с небес и также по-особому исчезал в долине. А теперь заключите панораму по четырём или пяти углам ниспадающими с громадной высоты водопадами, и вам станет ясно, на какую головокружительную высоту забрались мы.