– Даже если так оно и есть на самом деле, дайте ему два года, и эта страна превратится в Кубу. Никакой свободы… Ограничения на передвижения… Ты либо сторонник партии, либо враг государства.
– Вижу, папа основательно над тобой поработал.
– Не надо меня унижать, у меня могут быть и свои суждения о подобных вещах.
– Извини. Но все-таки о папе… ты его часто видишь?
– Да он постоянно в разъездах, мотается туда-сюда между рудником, Сантьяго и Нью-Йорком. Иногда нам удается выкроить часок, чтобы выпить пару ядреных писко. А так я все время сам по себе.
– И что же у него за «грязная работа»?
– Я уже ответил по телефону.
– Скорее уклонился от ответа.
– Наш рудник собираются национализировать. Чтобы держать руку на пульсе, приходится подкупать людей в правительстве, больших шишек. Социалисты любят взятки, как и все остальные. Я ответил на твой вопрос?
– Ну, наверное, – протянула я.
Адам ни в чем меня не убедил, но я понимала, что нечего и рассчитывать на искренний ответ.
– Значит, тебе там нравится? – спросила я.
– Не с кем словом перекинуться. Даже нет телевизора. Кино тоже нет. Вечерами бывает тоскливо.
– Попробуй читать.
– А вот это не мое.
Началась игра. Тему пребывания Адама в Чили пришлось закрыть. Матч был напряженным и жестким. Футболисты Тринити играли грубо, не гнушались запрещенных захватов и подсечек. Но ребята из Боудина все равно были сильнее, а когда какой-то дефенсив лайнсмен[43] кулаком дал Бобу под дых, это заметил судья и закрыл глаза на то, что Боб в ответ лягнул его по ноге бутсой. Бобу даже удалось сделать тачдаун на тридцать ярдов после того, как после фамбла он овладел мячом и бросился к энд-зоне. Мы все вскочили на ноги и кричали, когда Боб провел этот фантастический прием, дав возможность Боудину одержать победу со счетом 21:17.
Когда после финального свистка мы шли к игрокам, Адам подтолкнул меня в бок:
– Твой парень – молодец! Бесподобно играл. Надо же, ну кто бы подумал, что моя сестренка-отличница западет на футболиста? У тебя очень счастливый вид.
Я и чувствовала себя счастливой, хотя страх не проходил – страх потерять свободу, связав себя узами. На День благодарения я согласилась поехать на встречу с родителями Боба. Его мать, Ирен, только что вышла из психиатрического отделения Объединенной бостонской больницы, где проходила курс шоковой терапии. Она оказалась хрупкой, сдержанной женщиной в домашнем платье и фартуке. Думаю, шоковая терапия повлияла на нее – Ирен выглядела отрешенной, казалось, она не очень хорошо понимает, что происходит вокруг. Я невольно подумала о своей маме и о том, что, несмотря на все ее безумие, я бы ни за что не согласилась подвергать ее такому чудовищному лечению. Лучше мать-истеричка, чем такая… психически стерилизованная.
– Ты играешь с Бобби в одной команде? – спросила меня Ирен.
– Пока еще нет.
Мой ответ вызвал смех его отца, Шона. Было заметно, что поначалу он отнесся ко мне с настороженностью. В его глазах я была чересчур богемной, слишком независимой, да и одета совсем не женственно. Что же касается Шона, то первое мое впечатление было таким: крупный, внушительный, с явно выраженным южнобостонским акцентом. Золотой крест на шее, солидный пивной живот и грубость, которая противоречила его нежной привязанности к сыну. Вскоре я поняла, что Шон не был типичным ирландским болтуном-пустозвоном. Добрый и порядочный, он искренне гордился Бобом, был в курсе его дел и оказался вовсе не таким ограниченным, как я решила поначалу. Убедившись, что я без всякого жеманства, не морщась, пью «Джемесон», а в ответ на его консервативные выпады не прикидываюсь возмущенной и оскорбленной, он стал склоняться к выводу, что со мной все не так плохо.
Подвозя нас к Южному вокзалу на поезд до Коннектикута, он повернулся к своему сыну:
– Можешь забыть все, что я тебе говорил раньше насчет того, что ты хочешь съезжаться с дамой.
– Я бы не стал называть Элис дамой.
– Ну, на бабу она не тянет.
Я чуть не подавилась сигаретным дымом, когда Шон это сказал, и так и ехала дальше, хохоча и потягивая «Гиннесс» из бутылки, которую он сунул мне перед выходом из дома. Шон свою высосал, когда водил меня по улицам Бостона, пустым наутро после Дня благодарения. Было одиннадцать утра, а мы пили. Мне казалось, что это невероятно круто.
В поезде я повернулась Бобу:
– Отец у тебя ничего.
– Он почти расист, жутко сентиментальный и упертый… я его очень люблю. Так что я рад, что он тебе понравился. А мама… мама витает в облаках. Но – Господи, убей меня на этом самом месте за то, что я такое говорю, – это несравненно лучше той озлобленной безумной мегеры, какой она была.
– Впервые слышу, что ты поминаешь Бога.
– Каждого ирландского мальчишку-католика учат: каким бы чудищем ни была твоя мать – а у меня как раз такая, – не смей сказать о ней плохого слова, не покаявшись в этом грехе.
Я взяла Боба за руку:
– Родители – это кошмар.
В отличие от Шона О’Салливана, который не возражал против того, чтобы мы с его сыном спали в одной кровати, мой папа еще до нашего приезда ясно дал понять, что Боб будет ночевать в гостевой спальне:
– И пусть не вздумает впотьмах прокрасться к тебе, понятно?
Боб, узнав о том, что нам приготовлены разные спальни, заверил моего отца, что с уважением относится к его решению. Сразу после этого он польстил моей маме, сказав ей, что, судя по нашей домашней библиотеке, у нее отличный литературный вкус. Увидев «Возвращение Кролика» в гостиной рядом с креслом, где мама обычно читала, он затеял с ней оживленную дискуссию о том, чьи короткие рассказы лучше – Апдайка или Чивера. Но тут мама повернулась ко мне и сообщила, что Синди Коэн мечтает повидаться со мной.
– Хотя ты, конечно, слишком занята, чтобы позвонить ей.
Я напряглась, испугавшись, что мама начнет давить на чувство вины. Она ведь прекрасно знала: я перестала общаться с матерью Карли, потому что это уничтожало меня, заставляя вновь и вновь переживать ужас оттого, что моя подруга пропала и, скорее всего, погибла. Боб, умница, сразу все понял, тем более что я рассказывала ему о том, что после исчезновения Карли миссис Коэн постоянно хотела общаться со мной. Не успела я ответить на мамин выпад, как Боб заговорил о своих планах на следующий семестр – он-де подумывает провести исследование по Синклеру Льюису. Мама клюнула на его уловку и пустилась в воспоминания, как в середине сороковых она в Коннектикутском колледже была очарована «США»[44] Джона Дос Пассоса.
В разгар этой милой болтовни мой отец подтолкнул меня.
– Ты уверена, что он еще и в футбол играет? – спросил он вполголоса.
Никогда я не видела, чтобы кто-то так очаровал маму. Она, конечно, не флиртовала, но я могла дать голову на отсечение, что Боб ее просто потряс. Особенно тем, что отнесся к ней всерьез и вел с ней интеллектуальные беседы. Папу это еще больше озадачило.
– Твой парень знает, как снискать расположение дам, – сказал он мне.
– Он просто очень умный, – улыбнулась я.
– Так у тебя с ним все серьезно?
– Я вообще-то с ним съезжаюсь, пап.
– Да, я слышал.
– Ты грозился, что не будешь давать мне денег, если мы будем с ним жить в грехе. Так меня это устраивает. Мне предложили работу в библиотеке колледжа. Двадцать часов в неделю, по два доллара в час. Из этих денег я смогу оплачивать жилье. Еще я ходила в финансовый отдел, узнавала насчет студенческих пособий. Мне там сказали, что я могу оформить ссуду на оплату обучения на ближайшие два с половиной года, а выплачивать ее можно в течение двадцати лет после окончания учебы. А профессор Хэнкок даже пообещал, что приложит все усилия, чтобы я получила стипендию.
– Что еще за профессор Хэнкок?
– Может быть, самый гениальный человек, которого я когда-либо встречала.
