«Мам, не грусти, ты можешь навещать меня иногда», – успокоила дочь Мэй.

«Тебе еще повезло», – услышала Мэй голос Артура. «Мне таких льготных условий дочь не предложила», – сказал Артур, целуя жену.

«Как ты провела время без нас, Лучик? – Артур внимательно посмотрел Мэй в глаза. – Вернее, Лучище, ты просто светишься: на тебя вдохновение снизошло?». Артур ласково приобнял Мэй. Алиса в это время пыталась вытащить книгу, которая едва помещалась в сумке и торчала из нее, привлекая внимание ребенка необычным замком-застежкой.

«Оооо…книга о монстрах? Это мне?» – спросила Алиса.

«Эта книга нужна мне для работы, но ты можешь полистать ее», – ответила Мэй, высвобождаясь из объятий мужа.

«Книга о монстрах и драконах, самая большая в мире!» – радостно прокричала Алиса, и, прижав к себе большую книгу, побежала в сторону гостиной.

Позже, за ужином, приготовленным домработницей, которая, конечно, зная приезд Артура, постаралась угодить ему, приготовив одно из любимых его блюд – стейк средней прожарки с овощами на гриле. Все было точно, как любит Артур: и цвет скатерти, и степень прожарки, румяность овощей, и даже размер стейка. Мэй поймала себя на мысли, что все всегда стараются сделать приятное Артуру, сделать так как нравится ему, а Мэй лишь молча принимала это и соглашалась. И даже сегодня, домработница не спросила ее что приготовить на ужин, а просто приготовила то, что безусловно понравится Артуру.

– Я не просил ее готовить ужин сегодня, – вдруг произнес Артур – Напротив, хотел сам приготовить, но времени оказалось мало, думал даже, что мы все дружно поужинаем в ресторане.

– По-моему, дома всегда лучше, – улыбнулась Мэй. Артур пристально смотрел на нее.

– Тогда, может, еще по бокалу красного? – спросил Артур.

– С удовольствием, – ответила Мэй, протянув свой бокал.

Алиса быстро доела свой чечевичный суп; мясо она, как многие дети, не любила и соглашалась есть его только в виде пасты болоньезе или пельменей, которые готовила мама ее русской школьной подружки. Она уселась на коврике перед камином и листала книгу, внимательно разглядывая картинки. «Ого! Ну и ну! Ничего себе! Ах, какой миленький! Ну и бородище у тебя, приятель», – время от времени она громко делилась своими эмоциями увиденного Алиса.

– Ну как ты тут без нас провела время? Весело?, – улыбаясь, спросил Артур, накрыв своей ладонью кисть Мэй и слегка сжав ее.– Я вижу, новая книга поглотила все твое внимание? Соглашусь с Алисой, книга какая-то страшноватая, – добавил Артур и с нежностью посмотрел на Мэй.

– Может книга и страшноватая, но меня сейчас немного пугает твой взгляд, – сдерживая смех, ответила Мэй.– Мы не виделись один день, а ты выглядишь как…, – Мэй прервалась, выбирая подходящее определение.

– Ну как? Скажи-ка..давай, – произнес Артур.

– Господи, он выглядит просто как голодная собака. Мама, а собачки разве бывают злые? – вдруг громко спросила Алиса.

Мэй с Артуром расхохотались.

– Какая собака, Алиса, о чем ты? – спросила Мэй.

Алиса, притворно кряхтя, подняла раскрытую книгу, потом передумала поднимать ее, просто повернула ее в сторону родителей:

– Вот, смотрите и слушайте: «Гарм – это огромный злобный четырёхглазый пёс, который охраняет вход в мир мёртвых», – сказала Алиса, уткнув свой пальчик прямо между двух верхних светящихся глаз нарисованной собаки. – Мамочка, ты слышала мой вопрос? Разве собачки бывают злобные? – громко и членораздельно произнесла Алиса, она была немного ревниво раздражена тем, что внимание мамы было обращено не к ней, а к отцу.

– Алиса, конечно, слышала, – смеясь, ответила Мэй: руки Артура крепко обнимали ее за талию, сам Артур смеялся, иногда нежно целуя Мэй в шею и тихонько рыча при этом, изображая злобного пса.

– Ну, папа, скажи, разве так бывает? – не унималась Алиса, которая обожала собак и все время просила родителей разрешить ей завести «хотя бы очень маленькую таксу».

– Некоторые псы иногда бывают очень даже злые, – угрожающим голосом произнес Артур, – Особенно когда их щеночкам пора спать. Артур, зарычав, кинулся догонять дочь, которая, визжа, побежала наверх, в свою спальню.

На ступеньках лестницы Артур остановился и негромко сказал Мэй: «Я ее уложу и потом вернусь». Мэй знала этот взгляд мужа и послала в ответ воздушный поцелуй.

Глава 8.

Мэй всегда легко заводила знакомства, она располагала к себе людей своей ненавязчивостью, чувством юмора и готовностью выслушать собеседника. Эти качества приносили ей как дизайнеру, большую пользу: ведь всегда приятно помочь такому человеку, тем более молодой симпатичной женщине, безусловно, талантливой; а чем больше знакомств, тем легче было ей продвигать свои коллекции украшений.

Мэй был интересен ход мыслей собеседника, она старалась понять, почему тот или иной человек ответил на заданный вопрос именно так, почему его голос звучал так. Мэй плохо запоминала лица, но голос не забывала практически никогда. Однажды она была в театре на спектакле, и ее так впечатлило звучание голоса одного из актеров, что она запомнила его и старалась не пропускать спектакли с его участием; ей было неважно, что за спектакль, иногда она даже просто закрывала глаза и слушала его голос. Актер был малоизвестный, играл он неплохо, но своим голосом просто покорил ее: сильный, мужественный, с легкой хрипотцой, он становился бархатным, ласкающим, иногда нежным и любящим, а иногда чуткое ухо Мэй улавливало отчаяние и боль. Говорят, талантливый артист может выразить всю палитру чувств взглядом, этот человек все выражал голосом. Особенно Мэй нравилось, когда он должен был согласно своей роли говорить тихим голосом, почти шепотом; в эти моменты она наслаждалась звучанием его голоса: тихого, но мощного и чувственного.

Голосом Артура всецело управлял мозг, так считала Мэй. Артур умел в нужный момент придавать голосу ту приятную ноту, которая, по его мнению, сразу расположит нужного ему человека. Манера говорить и жесты собеседника тоже многое говорили Мэй, она всегда обращала на это внимание. Например, Моника, подруга Мэй, обладала очень выразительной мимикой; однажды она изобразила Мэй: сосредоточенный взгляд, легкая улыбка, брови слегка приподняты, чем очень рассмешила Мэй. Голос Моники был низковат для женщины, но он никогда не был резким или грубым. Слова Моника произносила четко, речь ее лилась легко, Мэй нравилось общаться с подругой, а Монике нравилось общаться со всеми и, желательно, одновременно.

Именно Моника познакомила Мэй с Гарри, который иногда присоединялся к их посиделкам или совместным выездам за город. Однако, Мэй не могла даже себе объяснить, чем Гарри ее так раздражает. Он был среднего роста, с небольшим пивным животом, блондин, всегда в очках из-за плохого зрения, начитанный, эрудированный, с хорошим чувством юмора, всегда сопящий как многие аллергики. Как только Гарри садился за стол в кафе, где обычно любила бывать Мэй, он начинал переставлять посуду, дергать лепестки цветов или бахрому скатерти, что-то рассказывать своим скрипучим голосом, повторяя по несколько раз одну и ту же фразу. Гарри мог взять губную помаду Мэй, если она оказывалась на столе, открыть ее, закрыть, положить на место, снова взять, понюхать, пытаться ее тщательно рассмотреть, близоруко щурясь. Он был сборником каких-то фразеологизмов, часто повторялся, но иногда посреди всей этой белиберды, мог рассказать что-то действительно занимательное, яркое, над чем Мэй размышляла несколько дней. От общения с Гарри она уставала очень быстро, Мэй даже не старалась скрыть свою утомленность, надеясь, что он заметит и избавит ее от своего общества. Любой другой человек на месте Гарри давно бы понял и свел бы общение к минимуму, но не Гарри. Моника же общение с Гарри называла необходимым элементом для баланса; по ее мнению, Гарри таким образом уравновешивал соотношение приятных собеседников и друзей своей персоной: один странный Гарри на десяток нормальных людей. «А ведь могло бы быть хуже»,– с интригующим видом говорила Моника, объясняя необходимость присутствия Гарри в их компании. «Как хуже?» – спрашивала Мэй. «Намного хуже, чем Гарри», – отвечала Моника.