– Пока-пока, – задумчиво ответил Максим, соображая, что делать в первую очередь. Во-первых, не дёргаться. Он не мальчик, чтобы сломя голову мчаться к дедушке, поманившему конфеткой. Конечно, лететь придётся, но без суеты и паники. Что у них там стряслось? Скорее всего, ничего хорошего.

Он неторопливо добрился. Тщательно почистил зубы. Десять движений от десны. Сверху, сбоку, внутри. Пригладил волосы колючей щёткой. Не понравилось. Слишком аккуратно. Взлохматил пятернёй. Так лучше.

Утренней йогой поступиться нельзя. Что бы там у них ни произошло. Заведённый распорядок сродни магическому ритуалу. Поставь иначе зубную щётку – где-то умрёт бабочка, а там и самолёт, не приведи Господи, упадёт… Всё успеется. «Суетный труженик лепит суетного бога», – говорится в Библии.

Облачившись в светлые шорты и майку и захватив свёрнутый в трубочку резиновый коврик, он сбежал по ступенькам особняка, белеющего в оправе сосновой рощи. Это его рукотворная вселенная, созданная умом и трудом. Красивая, добрая, безопасная. Здесь мир сомкнулся в прочную сферу, и Максим был её центром.

Прошёл по извилистым дорожкам, кивая, словно старым знакомым, золотистым стволам. Те в ответ приветливо шевельнули где-то в вышине пушистыми игольчатыми лапами, отчего сразу вкусно запахло воском и мёдом. Юная, озорная, стройная сосенка запустила в него шишкой. Уже больше восьмидесяти лет, а ведёт себя как дитя!

Птицы закончили славословие и теперь озабоченно обсуждали текущие проблемы. Вторая половина лета, птенцы давно покинули гнёзда, и пора думать о зимней эмиграции. Молодая белка, худая и подвижная, каждое утро ждала встречи. Наверное, была в него влюблена. Хвост, пушистый и прозрачный, как ёршик, занимал большую часть тела. Чистые аккуратные ушки венчали милую мордочку с чёрными бусинками восторженных глаз. Максим подмигнул симпатяге. От восторга та чуть не свалилась с ветки и тут же, смущённая, умчалась. Сверчки скороговоркой трещали, восторгались прекрасной погодой, сплетничали. Кузнечики, как обычно, целеустремлённо соревновались в прыжках. Синицы и малиновки неистово подбадривали спортсменов. Ворона, каркнув, строго предложила всем заткнуться: «Не видите, человеку надо сосредоточиться!»

Психиатр наверняка бы удовлетворённо хмыкнул. Но психиатры здесь не водились.

На своей любимой поляне, оборудованной настилом из шлифованных дубовых досок, Максим расстелил мягкий коврик и уселся в позу покоя, закрыв глаза. Трижды неторопливо пропел: «Ом-м-м…». Звук тянулся мягко, словно возникая сам собой на выдохе, и так же незаметно замирал. Вот так и Бог когда-то с выдохом сотворил этот мир. Насекомые старательно подпевали. Особенно усердствовал чёрный шмель, басивший, как дьякон в церкви. Через несколько секунд мозг привычно отключился. Теперь, когда разум перестал тарахтеть, как спортивный комментатор во время футбольного матча, всё изменилось, наполнилось глубокой тишиной, лишь подчёркиваемой галдящей реальностью.

Земля раздалась вширь и вдаль, любая травинка, каждый звук обрели своё главное предназначение: обрамлять безмятежный покой, возникший у него в голове. Предметы не слились в безликую массу, а, наоборот, обрели ещё большую индивидуальность, стали значимы.

Так мы сидим в театре. На сцене гремит хор, воспевая сражающихся героев, но в зале царит трепетное безмолвие. И зрители готовы шикнуть на невежду, негромким шорохом конфетного фантика нарушившего волшебную тишину.

Максим из туманного зала застывшего разума отрешённо наблюдал картину «Утро в лесу», правда, без резвящихся медведей.

Постепенно в плоть вплелись волны окружающей энергии, исходящей от воздуха, земли, деревьев и всего прочего, известного и неизвестного людям. Он поддался этой силе, слился с ней. Послушные мышцы гибко и мягко перетекали от одной позы к другой. Он превращался то в потягивающуюся собаку, то в раскрывшую крылья бабочку, то в готовую к броску змею. Становился деревом и посохом, мостом и ручьём, а в конце стал трупом. Многие полагают, что в позе «Шавасана» нужно просто лежать неподвижно с закрытыми глазами. Но приходится годами тренироваться совсем не для того, чтобы правильно выглядеть после смерти. Это одна из сложнейших асан, позволяющая достичь состояния глубокой медитации.

В этот момент к Максиму приходили неведомо откуда берущиеся знания. Проблема была лишь в том, что, с его точки зрения, часто информация предназначалась кому-то другому. Максим несколько раз видел чертежи странных подводных лодок и загадочных летательных аппаратов, а как-то узнал знакомую таблицу Менделеева. Во всех случаях, вернувшись в тело, он вежливо указывал Богу на его ошибку и просил уточнить адрес поступающей корреспонденции.

Сегодня потусторонние почтальоны не стучали в двери разума, писем не было. Максим одиноко висел во внутренней тишине. Он исчез и стал всем: ветром, щекочущим иголочки сосен, облачками, бегущими наперегонки по синему стадиону неба, землёй, солнцем, галактикой, Богом. А ещё он стал точкой, существовавшей где-то глубоко внутри. Эта никогда не дремлющая точка и пробудила его тело ровно через десять минут.

Максим сложил коврик и отправился завтракать.

Приятно, когда ритуал не нарушен. Душа довольна. Дух, наверное, тоже. Тело – вообще пылало от восторга.

По дороге зашёл в небольшой флигель, стоящий в парке. Там жил Володя, Владимир Иваныч, прежде работавший врачом-патологоанатомом в госпитале ФСБ. Выйдя на раннюю пенсию, он с удовольствием оставил романтику таинственных смертей. Молчаливый, высокий, жилистый и очень крепкий, выполнял функции охранника, шофёра, садовника, ремонтника и ещё бог знает кого. В домике у Володи вкусно пахло деревом, табаком, яблоками, свежим чесноком, складываясь в запах, который Максим определил для себя формулой «русский дух».

– Доброе утро. Погода, похоже, намечается классная. Как дела? Всё нормально. Вопросы есть? Вопросов нет, – Максим остановился, заметив, что разговаривает сам с собой.

Володя это тоже заметил. Отвечать было необязательно.

– Уезжаю в командировку. Буду готов через сорок пять минут. Отвезёшь меня в аэропорт.

Володя никогда не задавал вопросов, полагая, что всё необходимое для дела ему уже сказали. А лишняя информация лишь «умножает скорбь». Вот и сейчас лишь молча кивнул.

Максим не доверял поварам. Поварихам тем более. Поэтому завтрак готовил сам. Слегка подогрел свежее молоко, привезённое утром, и залил овсяные хлопья. Нарезал тонкими ломтиками мягкий сыр с бархатной белоснежной корочкой. Вежливо кашлянув, тостер выдал два кусочка ржаного поджаристого хлебушка. Кофемашина, ворча словно бабушка, приготовила ароматный капучино. Всё. Обед будет уже в Париже.

После завтрака Максим зашёл в уютную библиотеку, погружённую в обычную дремоту.

– Охраняйте дом без меня, – сказал неизвестно кому.

Словно в ответ, за окном закричала ворона, выдохнуло «ох-х-х…» кожаное кресло, легко скрипнул паркет. И стало тихо: дом горестно застыл, словно щенок, понимающий, что хозяин сейчас уедет и оставит его.

Надел светлые брюки и белую рубашку. Закатал рукава. Брать пиджак? Пожалуй, барону Анри всё равно, но баронесса… Лучше взять. Выбрал неформальный, светло-бежевый, с мелким, почти невидимым тёмно-серым ромбом. Такой сойдёт и за куртку.

Бросил в коричневую полётную сумку всегда готовую косметичку. Пару рубашек, бельё, побольше футболок. Во Франции сейчас жарко. Напоследок положил мягкие замшевые ботинки. Кто знает, что там случилось. Вдруг придётся задержаться? Как-то всё же неспокойно на душе.

Володя уже вывел машину из гаража.

До «Шереметьево» доедем быстро. В начале августа пробок в Москве почти нет. Все разъехались. Соберутся к первому сентября. Жёны, загоревшие на далёких морях. Дети, предвкушающие первую драку в школе. Пенсионеры, вернувшиеся с дач. Депутаты, бизнесмены…

Он подрёмывал на заднем сиденье, когда машина резко тормознула.

– Собачка дорогу перебегала, прямо под колёса бросилась. Жаль было давить глупую, – словно оправдываясь, пробормотал Володя.