Выискивая благоприятную возможность, я на мгновение утратил бдительность, и мое сердце оказалось открытым. Клинок Талерри, будто жалящая змея, тут же рванул вперед; итальянец всем телом потянулся вслед за прямым ударом. Моя рапира устремилась навстречу противнику, и за долю секунды до того, как меня коснулось острие, мой клинок мягко щелкнул по клинку итальянца и отклонил его в сторону. Лезвие, не причинив мне вреда, прошло мимо, тогда как инерция рывка привела Талерри прямехонько на мою рапиру, насадив его на тонкий клинок. Я ощутил, как шпага пронзает врага, словно набитый опилками тренировочный манекен; эфес со стуком уперся в ребра. Я выдернул шпагу. Талерри, судорожно вздохнул, захрипел и замертво повалился на пол.
Со всех сторон на меня обрушился гром аплодисментов. Измученный и усталый, я побрел к своим товарищам по несчастью, столпившимся на краю площадки, и там меня радостно поприветствовал Денхэм. Пока я принимал его поздравления с победой, остальные члены группы взирали на меня с долей уважения, читавшейся на их свирепых лицах.
Утомленный многочасовым путешествием внутри времямобиля, испытывая легкую тошноту от пролитой крови, я опустился на ступеньку и без интереса наблюдал за двумя последними поединками. Когда те завершились, был отдан очередной приказ, и мы быстро зашагали вниз по лестнице, по которой ранее поднялись в зал. Стражники сопроводили нас в другой коридор и, разделив по двое, запихнули в располагавшиеся вдоль коридора тесные камеры
Я надеялся попасть в одну камеру с Денхэмом, поскольку хотел подробно расспросить его, однако удача не улыбнулась мне, и пару мне составил светловолосый великан, убивший араба в первом поединке. Безжалостными толчками нас загнали в крошечную каморку, и я услышал, как позади меня с лязгом захлопнулась тяжелая металлическая дверь.
ГЛАВА 9
ВЗАПЕРТИ
Десять дней провел я в той тесной камере, запертый с огромным северянином. При первом же осмотре помещения, я убедился, что оттуда невозможно сбежать: стены были сложены из гладкого камня, а единственным отверстием в них оказалась двухдюймовая труба, служившая для вентиляции воздуха. И хотя в камере отсутствовало окно - в знакомом нам понимании этого слова, - в дневное время туда поступало вполне достаточно света. С восходом солнца стена камеры, обращенная на внешнюю сторону здания, делалась невидимой и впускала внутрь мощный поток света. Этим-то и объяснялось озадачившее меня обстоятельство - отсутствие окон на фасаде цилиндрических зданий города. Очевидно, жители города обрабатывали наружные стены своих построек таким образом, что при свете дня те были прозрачными изнутри и оставались совершенно непроницаемыми, если смотреть на них с улицы.
У меня имелось и другое свидетельство научных достижений этого народа, а именно - пища, которую нам подавали два раза в день. Эта пища была ничем иным, как прозрачной золотистой жидкостью с легким маслянистым привкусом, а в остальном - совершенно безвкусной. Несмотря на это, я обнаружил, что в ней содержатся все необходимые человеческому телу питательные вещества, поскольку за все время, проведенное в этом странном городе, я не употреблял никакой иной пищи и ни разу не испытывал в ней потребности.
Мой сокамерник оказался довольно скучным компаньоном. Он был угрюм и свиреп и относился ко мне крайне подозрительно. Думаю, он принимал меня за шпиона. Я обнаружил, что он немного знает английский - причудливый и архаичный диалект, - которого, однако, было достаточно, чтобы мы могли кое-как общаться. Впрочем, на все мои жадные расспросы бугай отвечал холодным взглядом. К тому времени я пребывал в уверенности, что найденный Лэнтином и мною город является логовом Рейдера. Присутствие здесь Денхэма и прочих представителей множества рас и времен не допускало иного объяснения. Тем не менее, когда я спросил северянина, как он сюда попал, и не доводилось ли ему видеть Рейдера, тот продолжил хранить угрюмое молчание. Я проклинал судьбу, заточившую меня в камеру с таким недоверчивым спутником.
Правда, одну услугу он мне все же оказал - научил меня странному языку, на котором разговаривали стражники и хозяева города, что раскинулся вокруг нас. Выученный мной язык назывался канларским, а господствующая в городе светловолосая раса - канларами. Сам по себе язык этот не был труден для изучения, и за долгие часы, проведенные в заточении, я весьма недурно наловчился выражать на нем свои мысли.
Также временами северянин мог прервать молчание и, распаляемый собственными словами, рассказывал длинные, бесконечные истории безумных приключений, в которых он принимал участие; об обвешанных щитами кораблях, на которых он плавал, сея огонь и смерть на мирных берегах; делился со мной обширным списком людей, которых зарубил. Его глаза горели огнем, когда он излагал пугавшие меня кровавые байки. Но, если я отваживался вставить хотя бы один вопрос, он с каменным выражением таращился на меня, а затем опять погружался в молчание.
Шли дни. Сквозь прозрачную стену я наблюдал, как ночь сменяется рассветом, рассвет - полуднем, а полдень - сумерками и ночью. В те дни я часто думал о Лэнтине. Гадал, что за судьба постигла его в том огромном центральном здании; жив он или мертв. Да и узнаю ли я когда-нибудь правду - вот какой вопрос также не давал мне покоя. Ведь представлялось очевидным, что нас приберегали для очередного гладиаторского сражения, а я не был уверен, что мне вновь удастся выйти из схватки невредимым.
Во время заточения случилось одно событие, которое и по сей день иногда заставляет меня содрогаться при воспоминании о нем. Прозрачная стена нашей камеры выходила на ровную просторную лужайку с разбитыми позади нее садами, и большую часть времени я проводил, слоняясь возле стены и глядя наружу. Там появлялось совсем мало людей. Время от времени мимо проходили немногочисленные рабы, но почти никогда - кто-нибудь из канларов. И вот на восьмой день заточения, заметив вдалеке раба, я подошел к невидимой стене и стал наблюдать за его приближением.
Он нес какой-то инструмент, сильно походивший на обыкновенную садовую мотыгу, и двигался в мою сторону той одеревенелой, скованной походкой, что отличала рабов в белой одежде. Вот он подковылял ближе, и я, взглянув на его лицо, тут же отпрянул к противоположной стене камеры. Это был Талерри!
Убитый мной восемь дней назад итальянец был одет как раб и передвигался в такой же нечеловеческой, кукольной манере, что и все те странные слуги. Когда он приблизился, мне стали видны его остекленевшие глаза. Затем, совершив угловатое телодвижение, он свернул в сторону и, проковыляв вдоль стены здания, скрылся из виду.
