Поднимаюсь на локтях, понимая, что запросто могу захлебнуться кровью. Она все не останавливается, и голова кружится, будто я пьяный ловлю вертолеты.
Последнюю минуту я держусь на одном только инстинкте самосохранения, но ему приходит конец. Чувствую, как затылок ударяется о бетонный пол, и сил сопротивляться тьме больше нет…
***
Нашатырь, мигалки «скорой помощи», крики врачей, сирены, незнакомые люди.
Вокруг толпа, и мне кажется, что я на центральной улице в день какого-то гуляния. Меня несут на носилках санитары, а я тяну руку, чтоб коснуться одного из них, но она не отрывается от белой простыни, будто это вовсе не моя конечность.
Смаргиваю, наводя резкость, и вижу Макса. Он смотрит на меня, сидя на кушетке в машине «скорой», закутанный в плед, с чашкой чего-то горячего. Слабо улыбаюсь ему, зная, что он увидит. Увидит, как я натягиваю неуместную лыбу на окровавленную морду. Лучший дядя, блять, на земле.
Вряд ли я умру сегодня, а значит, мы еще увидимся. Перевожу взгляд чуть правее, и вижу две обнявшиеся фигуры. Моя курточка на Юлиных плечах…
Хочу посмотреть на Владлена, но глаза закрываются. Сил нет, чтоб открыть рот, что-то сказать. Губы слиплись от крови и спермы.
Приподнимаю ресницы, но брат ко мне по прежнему даже не оборачивается. Вижу, как его пальцы сжимают предплечье жены, а она что-то рассказывает, рассказывает… Такая эмоциональная. Такая живая.
Душу грызет иррациональная обида, и что-то мне подсказывает, что она оправдана, но мозг отключается. Думать больше нет сил.
Я хочу со злости сжать пальцы, но мышцы будто принадлежат кому-то другому. Мне не принадлежит же ничего. Какого хрена я постоянно теряю сознание, будто какая-то девица в перетянутом корсете?
Но боль уходит, и сперва мне кажется, что просто тело немеет. Становится жутко, потому что это что-то неконтролируемое. Может быть, мозг отмирает? Нельзя умирать на глазах у Макса! Открываю глаза, пытаясь проморгаться, но такое простое действие, как поднятие век, кажется почти что невыполнимым.
— Юль… — веду рукой, пытаясь нащупать ее ладонь, чтоб чуть успокоиться. В глазах — ночь. Отчего-то мне страшно умирать. Но ответа я не слышу и, должно быть, я даже не звал ее, и, возможно, даже руку по-прежнему не смог сдвинуть, и может быть даже…
Черт! Осознание, что меня уже везут в машине «скорой» приходит внезапно. Возвращается боль, возвращается сознание. Даже слух и зрение. Вокруг врачи и странные приборы. Мигалки, звук сирены. Напоминает, как меня конвоировали в тюрьму. Не лучшие воспоминания, конечно, но получше, чем эти.
— Парень, ну ты, конечно, силен! — вижу лицо склонившегося надо мной седого старика в белом халате. Он улыбается, и глаза у него добрые-добрые. Я бы сказал, что смотрит он по-отцовски, но мой родной отец уже лет десять презирает меня, так что нет, не по-отцовски.
Я хочу открыть рот и спросить хоть что-нибудь, но из глотки вырывается только неясный хрипящий стон.
Мне на лицо надевают кислородную маску, и снова становится хорошо. Чистый кислород опьяняет. Мне кажется, я чувствую запах весенних цветов и яблок. Это возвращает в детство.
========== 5. Wherever I go ==========
Спустя неделю на пороге моей палаты появляется мать. Она выглядит не так, как всегда: на лице ее залегли глубокие морщины, а под глазами появились синие круги, некогда прекрасные каштановые волосы потускнели, и я вижу, что она не особо старалась над прической. Это странно, ведь она всегда была такая модница, так любила ухаживать за кожей и волосами…
— Кайя… — мое имя она произносит на выдохе и подходит ближе. В руках только маленькая сумочка. Никаких привычных апельсинов-яблок не наблюдается. И правильно, оно мне не надо. Отец оплачивает лечение, и в стоимость входит питание, а уж там меня кормят так, как нужно для выздоровления.
— Что-то случилось? — голос мой звучит хрипло от долгого молчания. Она первый посетитель, не считая, конечно, следователей.
Мамины зеленые глаза наливаются слезами, и почему-то я думаю, что из всей семьи она единственная, кто меня любит несмотря ни на что. Она не выражает эмоций публично — боится отца, но здесь мы одни. Мы никому не расскажем.
— Сыночек… — тяжело опускается на стул рядом с моей кроватью и берет мою руку в свою. Ее ладонь ледяная, и это приятно.
Прикрываю глаза, наслаждаясь покоем. Как давно я не слышал ее голоса.
Она не из тех, кто будет причитать и размусоливать случившееся, обсасывая каждый момент. Я благодарен ей за это, ведь хочется забыть все, а не вспоминать. Хватило мне уже следователей.
Мы молчим какое-то время, а потом я спрашиваю:
— Как Макс? Как Юля?
Мама зарывается пальцами в свои волосы, смотрит с невыразимой тоской и горьким сожалением, а все, о чем я могу думать, так это о том, как все-таки брат на нее похож. Он перенял ее гены — ее зеленые глаза, ее каштановые волосы, даже имя ему дали русское, как она хотела. А я пошел в отца — черные волосы, темно-карие глаза и имя старогрузинское.
— Макс ходит к психологу. Он стал очень замкнутым. Не играет, не смеется. Сидит часами возле окна. А Юля справляется, ведь она нужна Софи.
— Значит, все хорошо.
Я узнал то, что хотел. Большего мне и не надо.
…Меня выписывают спустя еще неделю. Ребра болят, и глубокий вдох я сделать не могу, но зато нет больше риска проколоть себе легкое. Я уже могу сидеть и ходить, и даже голова не кружится, да и в целом чувствую себя почти здоровым. Физически.
Из-за лекарств и обезболивающих, которыми меня пичкали эти две недели, я почти не чувствовал нужды в антидепрессантах, хотя иногда вечером, лежа в своей кровати в этой одиночной палате, я смотрел за стремительно темнеющим небом за окном, слушал треск и жужжание больничной лампы и чувствовал, как сжирает тоска. Мысли о случившемся я блокировал, потому что иначе просто бы обезумел, стал бы винить Владлена, Юлю, еще кого-нибудь, но никто не был виноват. Никто, даже Никита. Он, конечно, тот еще мудак, но ведь и я мог просто не бороться за жену брата. Позволить вытащить ее из камеры, позволить им пустить ее по кругу…
Нет, я не мог допустить этого. Она женщина, и я не имел права бездействовать. Тем более Владлен не простил бы мне. Но сейчас, после всего случившегося, он мог бы хотя бы навестить меня… Хотя бы…
Стоп! Нельзя думать об этом!
Я трясу головой, как собака, чтоб боль вернулась, чтобы я не мог думать ни о чем другом. Так проще просыпаться по утрам.
В полдень на экране высвечивается сообщение, что машина такси будет ждать меня у главного входа через час. Отлично, отец даже мне такси вызвал. Какая забота, охуеть можно!
Почему-то меня волнует вопрос, а была ли закрыта дверь в мою квартиру все это время, или там уже поселились цыгане? Это возможно, но маловероятно. Все-таки, соседи не потерпели бы такой рокировки. Им, должно быть, приятнее жить со мной — тихим и молчаливым. Ну и что, что иногда бьется посуда? На счастье, должно быть.
…Что за глупости закрадываются в мою башку?
Должно быть, это все из-за лекарств.
Собираю свои манатки в пакет и, подписав какие-то бумажки, наконец-то покидаю больничные стены, едва увидев сообщение, что машина подъехала. Как дальше жить мне неизвестно. Понятия не имею, что там на работе, где моя трудовая и как давно я перестал там появляться. Мне даже не звонили. Очень интересно, как скоро после моего исчезновения они взяли нового работника, выкинув мои личные вещи в мусорную корзину? Жаль, там был добротный степлер.
Блять, с лекарствами стоит заканчивать, а то каша в голове начинает напоминать бессмысленный поток сознания.
Таксист — веселый лысоватый мужик трещит без умолку всю дорогу и, задорно дергает плечами, прокручивая руль так, будто сидит за баранкой трактора. Кажется, даже подпрыгивает от удовольствия, наезжая на ямы. Может, у него там дилдо на сиденье присобачено, чёрт его дери!
Моя квартира оказывается-таки закрытой. Закрытой и пустой. Возможно, о сохранности старой тахты и старого советского трюмо побеспокоился Алек, но я все же надеюсь, что это работа Владлена.
