В какой-то момент я уверилась в том, что когда я умру, какой-нибудь прекрасный кретин скажет моему мужу, что «Богу был нужен ангел».

Вот о чем я периодически думала. Что скажут люди мужчине с волосами песочного цвета и глазами, в которые я была влюблена с пятнадцати лет, когда мне казалось, что мы будем жить вечно?

Я полагаю, что я плохо знала, что такое тоска, десять лет назад, когда я начала исследовать тему «евангелия процветания». Мы с любимым только что купили маленький дом, наполнили его книгами и мебелью Икеа, купили пушистую собаку на кряжистых лапах, напоминавших суповые банки. Я утопала в мифе о вечной юности. Мне казалось, что я могу сама вылепить свою жизнь или по меньшей мере подправить форму усилием воли. Это была та же безграничная уверенность, которую «евангелие процветания» называет «победой». (И я могла приписать свои успехи моему упорному труду и немножко удаче.) До настоящего момента в моей жизни не было ничего такого, что ломалось бы без возможности починки. Но для многих глубину и широту движению процветания придавало именно тщательное осмысление боли жизни и тоска по исцелению. Американцы, оказавшиеся в ловушке болезни, разбитых отношений или горькой перспективы того, что их жизнь никогда больше не станет прежней, могли утешиться этим обнадеживающим посланием. Если они имеют дело с игрой, в которой правила для достижения успеха доступны каждому, возможно, и у них получится выиграть.

Я бы хотела рассказать другую историю. Но эта книга получилась о жизни «до» и «после», а также о том, как в эпицентре боли люди определяются с ответами на вечные вопросы: Почему? Почему это происходит со мной? В какой момент можно было поступить по-другому? Действительно ли у всего, что происходит, есть причина? И если я приму тот факт, что происходящее со мной мне неподвластно, смогу ли я научиться отпускать?

К тому времени, когда меня направили в отделение абдоминальной хирургии в клинике Университета Дьюка, я похудела уже почти на 14 кг. Через каждые два часа меня скручивало от острой боли в желудке. За последние несколько месяцев боль настигала меня с такой частотой, что у меня даже сложился маленький ритуал: дотянуться правой рукой до ближайшей стены, зажать желудок левой, закрыть глаза и застыть в молчании. Когда боль унималась, я дотягивалась до сумки, залпом отпивала из гигантской бутылки противокислотного средства, выпрямляла спину и продолжала заниматься своими делами. Наверняка со стороны это выглядело жутковато, но это было лучшее, на что я была способна, притворяясь на протяжении уже долгого времени. Но сейчас я устала притворяться. Я с опаской взглянула на доктора, когда он зашел в маленькую смотровую, где мы с моим мужем Тобаном ожидали приема. Он тяжело опустился на стул, вздыхая так, как будто уже был чем-то раздражен.

Затем он сказал:

– В общем, я посмотрел ваши последние анализы, и они не дают исчерпывающего представления.

– Я не понимаю, – запротестовала я. – Я думала, что последние анализы показали, что, возможно, все дело в моем желчном пузыре.

– До конца это еще неясно, – отрезал он.

– То есть вы не готовы меня оперировать?

– Послушайте, нет никаких гарантий, что мы на верном пути даже в случае операции. Я могу вынуть ваш желчный пузырь, а вы будете страдать от боли так же, как и сейчас. Добавьте к этому болезненность операции и прочие сопряженные с ней сложности.

Я сделала глубокий вдох.

– Я не знаю, что мне сделать, чтобы вы или другие врачи обратили на меня внимание. Я прошла всех ваших специалистов, но уже три месяца я лезу на стенку от боли, и больше я так не могу.

– Послушайте, – начал он так, как будто готовился повторить все сказанное по второму кругу. – Диагноз очень невнятный, и мы дошли до его самой мутной части. Опять же, я могу удалить вам желчный пузырь, но я не знаю, что вы хотите от меня услышать.

– Я хочу, чтобы вы сказали, что не будете исключать возможность операции на желчном пузыре и не отправите меня обратно домой. Никто не пытается мне помочь, а я больше так просто не могу!

Мое как отчаяние прорывалось наружу.

– Мне очень жаль, – сказал врач.

Мы сидели, уставившись друг на друга.

– Я остаюсь, – сказала я громко. – Я останусь здесь до тех пор, пока вы не отправите меня еще на одно обследование.

– Ладно. Пусть будет так, – сказал он, недовольно закатив глаза.

Он выписал мне направление на компьютерную томографию, и я почувствовала легкое успокоение. Они там найдут что-то неопасное, и дело на этом закончится. Сейчас главное подготовиться к операции, ничего серьезного.

Я у себя в офисе, шагаю по беговой дорожке, просматриваю cвои свежие научные публикации, когда раздается звонок телефона.

– Добрый день, Кейт слушает.

Звонит Джен, сотрудница клиники. У нее заготовлена небольшая речь, но мой мозг то фокусируется на ее словах, то перестает улавливать их смысл. Я слышу, что она говорит, но не понимаю. Проблема не желчном пузыре, это я улавливаю. И теперь она повсюду.

– Что теперь повсюду? – переспрашиваю я.

– Раковая опухоль. – Я слушаю шум клиники и голоса на том конце провода. – Миссис Боулер?

Я рассеянно подношу телефон обратно к уху.

– Да, слушаю.

– Нам нужно, чтобы вы незамедлительно приехали в клинику.

– Да-да, конечно.

Мне нужно позвонить Тобану.

– Мэм?

– Да, разумеется. Я все поняла. Я сейчас же приеду.

– Я отправлю кого-нибудь, чтобы встретить вас внизу. Мэм?

– Да, да, – говорю я едва слышно. – У меня есть сын. Просто все дело в том, что у меня есть сын.

– Да, – отвечает Джен, – я очень сочувствую. – Она делает паузу. Я представляю, как она стоит возле телефона, пролистывая истории болезни. Скорее всего, у нее на очереди звонки другим пациентам. – Но нам нужно, чтобы вы поскорее приехали к нам.

«Бог хороший, Он справедлив?»

Этот вопрос мне однажды задал один нескладный, массивный норвежец в очереди в университетской столовой.

– Полагаю, что да, – ответила я ему тогда. – Но сейчас семь утра, и я ужасно хочу есть. А сейчас я задумалась: есть ли Богу вообще дело до нас?

Одна из моих любимых историй, рассказанных проповедниками идеологии процветания, принадлежит одной необычной паре телеевангелистов Глории Коупленд и ее мужу Кеннету. Глория, даже когда ей было за семьдесят, выглядела как звезда рынка недвижимости, а ее муж, истинный техасец, неизменно производил впечатление человека, который зашел к вам после неспешного дня отдыха на ранчо. Не одно десятилетие они заполняли вечерние часы телеэфира своими речами, а книжные полки магазинов христианской литературы – книгами, обучавшими искусству изобильной жизни. Они ожидали, что Бог будет не просто справедлив, а что божья милость прольется на них обильным дождем. Поэтому, по словам Глории, когда угроза торнадо нависла над их домом, они ночью вышли на веранду, чтобы встретить стихию лицом к лицу. Они долго молились вслух, прося Бога защитить их дом и, на всякий случай, дома соседей тоже. И тогда, рассказывают супруги, буря отступила и прошла другим маршрутом. Эта картинка так и стоит у меня перед глазами: двое из богатейших христиан планеты размахивают кулаками, угрожая небесам и протестуя против Справедливого Господа.

В конце концов какой отец, когда сын просит у него хлеба, подаст ему камень?

Запрос на справедливость – одна из главных составляющих американской мечты, где в концепцию успеха входят еще упорный труд, решимость и, может быть, небольшие стартовые вложения. Где бы я ни жила в Северной Америке, мне везде пытались продать историю о бесконечном горизонте возможностей и совокупности личных качеств, необходимых для движения к цели. Историю о причитающихся правах и полномочиях. Тщательно выверенные расчеты о положенных благах, которые подсчитаны с такой же скрупулезностью, с какой мы с сестрой вели учет сладостей, полученных на Хэллоуин. В этом мире я заслуживаю то, что получаю. Я зарабатываю себе на жизнь и берегу свои накопления. В мире справедливости ничего из того, что попало к нам в руки, не может от нас уйти.