– Нет. Шалиль вызывалась, но совет не принял ее предложения. Она – кеттрал высшего ранга, она уцелела и вернулась в Аннур. Она и без птицы слишком ценна, чтобы так рисковать.

– А нами можно рискнуть, – заключила Гвенна.

Каден не отвел глаз:

– Да, вами можно. – Он поднял бровь. – Вы согласны?

– Вот дерьмо… Что ж. – Она повернулась к своим. – Талал? Анник?

– Не вижу выбора, – серьезно ответил лич.

Анник молча кивнула.

Гвенна еще секунду разглядывала обоих. Опять, Кент побери, решать выпало ей.

– Отлично, – наконец сказала она. – Что бы нас там ни ждало, не помрем, если сами не завалим дело.

– На двадцати шагах, – мрачно повторил Лехав. – И с оружием наготове.

– В пятидесяти шагах, – покачала головой Адер. – И чтобы клинки не на виду.

– Это сумасшествие. Пока мои люди подоспеют, толпа вас десять раз растерзает.

– Для этого понадобится весьма сплоченная толпа, Лехав. Или ты выберешь сотню самых нерасторопных из своих людей?

Солдат много раз напоминал ей о своем новом имени, явленном ему во сне богиней Интаррой: Вестан Амередад, Щит Верных. Адер все равно звала его так, как он представился ей при первой встрече, когда оба по щиколотку вязли в грязи Ароматного квартала Аннура.

Щит для верных – это замечательно, но слишком много вокруг было новых имен и новых личин, ложь и жизнь ртутью перетекали друг в друга, скрывая истину и прошлое. Могла она хотя бы Лехава называть именем, полученным от матери, когда тот еще корчился в родовой крови, знать не зная об Аннуре, об Интарре и о самой Адер? Странно было настаивать на таком пустяке, но Адер в нареченном имени виделась некая честность, а кругом было не так много правды, чтобы легко от нее отказываться.

Он был молод, этот командир Сынов Племени, – может, лет на шесть старше Адер, – но у него были руки солдата и глаза фанатика. Адер видела, как он бичует своих людей за расхлябанность и за богохульства; видела, как он преклоняет колени в снегах Эргада, молясь богине в рассветный час и в сумерках; видела из своей башни, как он объезжает стены, выдыхая пар на морозе. Она не забыла, как почти год назад, в Олоне, он грозил отправить ее в огонь. При всей молодости он был крепче большинства известных ей людей, и долг ее защитника исполнял с тем же ледяным тщанием, что и все задачи своей жизни.

И сейчас он, не сводя с нее взгляда, покачал головой:

– Сотня, на которую вы мне дали разрешение, – самая надежная, но это сто человек против всего города. Ваше сияние.

Он, командир Сынов Пламени, все еще спотыкался на титуловании. В его речах не было непочтительности, но каждый раз, как и сейчас, он будто не сразу вспоминал, как к ней следует обращаться. Казалось, ему не было дела до ее титула.

Это служило полезным напоминанием – если бы Адер нуждалась в напоминаниях – о зыбкости ее положения. Ил Торнья со своими легионами сражался за нее потому, что она принадлежала к династии Малкенианов – единственная из Малкенианов согласившаяся воссесть на Нетесаный трон. А Лехав с Сынами Пламени и прежде не доверяли империи. Они пошли за Адер из-за случившегося у Негасимого Колодца, из-за светящихся шрамов на ее коже, из-за огня в ее глазах. Они поверили в знамение Интарры. Империя, которую она так упорно отстаивала, для них была в лучшем случае привходящим обстоятельством. Без империи они бы обошлись.

– Да, последние девять месяцев мы проторчали в Эргаде, – сказала Адер, – но Аннур – мой город. Моя столица. Я там выросла.

– Я тоже, – напомнил он, – и с малых лет выучился ему не доверять. Ни Аннуру, ни аннурцам.

– Хорошо. – Адер не сводила глаз с раскинувшегося на юге города. – Твое дело не доверять, а охранять меня.

Это тоже было новостью. В Эргаде ее охраняли два десятка гвардейцев-эдолийцев, которых Фултон успел собрать, проходя через город год назад. Адер не имела причин не доверять их верности и профессионализму, но после Аатс-Кила стала их опасаться.

Валин тогда сказал, что за Каденом явился отряд эдолийцев, что эдолийцы при неудавшемся покушении на ее брата перебили почти две сотни монахов. Охранявший ее с детских лет эдолиец Фултон десятки раз доказал свою верность – доказал и своей смертью. Остальные же ей были всего лишь смутно знакомы – множество рослых мужчин в блестящих доспехах. Эдолийцы присягали императорскому дому, но Адер не забыла, что основал эдолийскую гвардию – сотни лет назад и под другим именем – Ран ил Торнья.

А вот Сыны Пламени были ее людьми – ради мира с ними она рискнула собой в Олоне, и они пошли за ней на север, сперва против ил Торньи, затем – в отчаянной борьбе против ургулов. Вот уже почти год они выступали под ее знаменами, с песнопениями и молитвами охраняли ее лагерь и замок, проливали кровь и гибли за богиню света и за Адер, в которой видели пророчицу Интарры. И потому она взяла с собой на юг, в Аннур, Сынов Пламени, а эдолийцев особым отрядом отправила против ургулов.

Переход до Аннура вымотал ее, и не только физически. Долгие мили от Эргада до столицы на все лады показывали, как подвела Адер свою империю. Стояла весна, но половина полей не дождалась вспашки – крестьяне разбежались, не то от ургулов, не то в страхе перед разбойниками. Они проехали три сгоревших дотла селения и что ни день натыкались на мертвецов, то гниющих в придорожных канавах, то повешенных на ветвях черных сосен. Ей редко удавалось понять, убиты они преступниками или беспощадными судьями.

Да и разницы большой не было. Аннур рушился, и, как ни пугала Адер столица и ожидавшая ее там судьба, она с каждой милей все крепче уверялась, что должна возвратиться – сделать хоть попытку залечить раздиравший ее народ раскол. Каждое попавшееся на дороге тело шпорой било ее в бок, каждый сгоревший дом с упреком торопил: спеши, спеши! И вот они прибыли – пришла пора узнать, переживет ли она скоропалительное возвращение.

– Твоей сотни, Лехав, – тихо сказала Адер, – хватало, чтобы защитить меня в пути. Но не здесь.

– Едь мы ближе к вам, – сказал он, – могли бы сбиться в достаточно плотную цепь…

Она остановила его, тронув за плечо:

– Лехав, на городских улицах нас дожидается десятитысячная толпа, и ты не помешаешь ей разорвать меня в клочья, как бы близко ни держались твои люди.

Она говорила легко, наперекор сводившей живот судороге. За девять месяцев эргадского изгнания Адер почти забыла, как велика столица империи – раскинувшиеся на половину Перешейка храмы и башни, дома и хижины. Вошедшему в город через Западные ворота до Рассветного дворца, до его красных стен, омываемых водами Разбитой бухты, оставалось едва не полдня пути по дороге Богов, и с севера на юг город растянулся почти на ту же длину.

Конечно, все это не всегда называлось Аннуром. Стоя посреди имперской дороги, Адер и сейчас различала отдельные скопления построек. Прежде это были городки и селения: Сто Цветов, Нефрит, Старый Журавль и Новый Журавль – каждый со своей рыночной площадью, со своими невысокими храмами, каждый подчинялся своему правителю, совету купцов или мэру, пока разбухший от собственных успехов Аннур не поглотил их.

За сто лет землю между селениями – прежние поля и пастбища – новая волна горожан застроила бараками и тавернами, создав тесные кварталы, подчиненные собственной логике или ее отсутствию. Новые дома возводили на старых фундаментах, а между ними тянулись кровли крытых рынков, так что отсюда до маячившего в легкой дымке моря не было видно земли – ее покрывали северные предместья Аннура.

Адер могла бы целый день разглядывать их. Но вот беда – заглянуть за них ей не удалось. На ровной пашне, где она остановилась, не было ни пригорка, открывшего бы обзор за жилищами новых горожан и позволившего бы заглянуть в сердце города.

Она видела теснившиеся один к другому небогатые дома, изредка между ними проглядывала башня, блестели ярью-медянкой крутые крыши особняков Кладбищенского квартала, и надо всем, ножом, воткнутым в брюхо неба, сверкало Копье Интарры.