Толпа теснила нас со всех сторон, и вдруг открылись двери зала. Какой-то юноша протолкнулся к нам и поманил за собой, указывая мимо плеч и голов на ступеньки лестницы, ведущей наверх. Нам отвели одну из лучших лож в театре, и, хотя свежая кровь не сделала мое лицо похожим на человеческое, да и Клодия, которая не слезала с моих рук, не превратилась в обычного ребенка, наш провожатый не обратил на это никакого внимания. Напротив, он гостеприимно улыбался, откинув в сторону портьеру, за которой перед медными поручнями ограждения стояли два кресла.
«У них слуги-люди… Ты думаешь, это допустимо?» – спросила Клодия шепотом.
«Лестат никогда не доверял таким рабам», – ответил я и посмотрел вниз: партер заполнялся, очаровательные шляпки плыли по проходам между обитых шелком кресел. Обнаженные плечи дам светились матовым блеском на балконе, в лучах газовых ламп искрились и сверкали бриллианты.
«Постарайся хоть один раз в жизни проявить хитрость и осторожность, – еле слышно прошептала Клодия, низко наклонив голову, чтобы не было видно лица. – Забудь, что ты джентльмен».
Свет потихоньку стал гаснуть, вначале на балконе, а затем и в партере. В оркестровой яме появились музыканты. Внизу длинного занавеса из зеленого бархата вспыхнул одинокий огонек. Он окреп, вырос, ярко осветил пустую сцену, и зрители растворились в полумраке, только сверкали драгоценные камни на кольцах, браслетах и подвесках. Шум в зале становился глуше, эхо под сводами повторило чей-то одинокий кашель, и наконец все стихло. В ту же секунду раздались неторопливые, ритмичные удары тамбурина, к ним присоединился тонкий, высокий голос деревянной флейты, вплетавший в резкое металлическое позвякивание бубенцов призрачную мелодию, выплывшую, казалось, из глубины средних веков. Вступили струнные, отрывистыми аккордами подчеркивая мерный звон тамбурина. Пение флейты стало громче, в нем слышались грустные, меланхолические нотки. Музыка очаровывала, влекла за собой, публика сидела притихшая, объединенная потоком печальных звуков, полных неземной красоты и гармонии. Бесшумно поднялся занавес. Свет рампы загорелся сильней, сцена превратилась в густой лес. Лучи играли на густой листве пышных зеленых крон. Сквозь деревья проступали очертания низкого каменистого берега ручейка, вода весело искрилась и сверкала, словно освещенная солнечными лучами. Весь этот живой трехмерный мир был создан мастерской рукой художника на тонком шелковом полотне, слегка трепетавшем при каждом, даже самом слабом, движении воздуха.
Отдельные хлопки, приветствовавшие появление чудесной иллюзии, переросли в бурю аплодисментов. На сцене возникла темная фигура, она быстро двигалась между стволами деревьев и, как по волшебству, очутилась в ярком пятне света. В одной руке актер нес отливавшую серебром небольшую косу, подчеркнуто демонстрируя ее публике, а другой удерживал перед невидимым лицом маску на тоненькой палочке, изображавшую ужасный облик Смерти – голый череп.
В зале раздались негромкие, сдержанные восклицания. Перед ошеломленными зрителями на опушке леса стояла сама Смерть, небрежно поигрывая своим отвратительным орудием. Моя душа отозвалась без страха, но с каким-то иным чувством, подобным тому, которое испытывали зрители, глядя на волшебное очарование хрупких декораций, на мистическую тайну, окутывавшую ярко освещенную сцену, где фигура в широком черном плаще разгуливала с грацией грозной пантеры, вызывая в зале невольные возгласы, вздохи и благоговейный шепот.
Движения первого персонажа были полны завораживающей силы, как и четкий ритм музыки. За спиной Смерти показались другие фигуры, темные и призрачные. Первой на свет вышла безобразная старуха, высохшая и согбенная под тяжестью лет. Она с трудом несла большую корзину с цветами и плелась, едва волоча ноги. Ее мелко трясущаяся голова покачивалась в такт музыке и стремительным движениям ангела Смерти. Увидев его, она попятилась, поставила корзину на землю, опустилась на колени и молитвенно сложила руки. Она казалась измученной и истощенной. Опустила голову в ладони, словно хотела заснуть. Но то и дело, встрепенувшись, она умоляюще тянулась всем телом к черной фигуре Смерти. Та подошла к ней, наклонилась, заглянула в старческое, морщинистое лицо, затененное седыми космами спутанных волос, и отшатнулась, помахав перед собой рукой, точно отгоняя неприятный запах. Публика отозвалась неуверенным смехом. Старая женщина поднялась с колен и приблизилась к Смерти.
Печальная мелодия сменилась разнузданной джигой, актеры кругами бегали по сцене. Старуха гонялась за Смертью, но та скрылась в темноте под могучими стволами и исчезла: накрыла лицо плащом и словно слилась с деревьями. Старуха разочарованно вздохнула, печально подхватила корзину и поплелась со сцены. Музыка замедлилась и смягчилась. Публика смеялась. Мне это все не понравилось. В действие вступили другие, и у каждого была своя мелодия: убогие калеки на костылях и жалкие нищие в рубищах. Все они устремлялись к Смерти, но она ускользала от них, уворачивалась с томными жестами непреодолимого отвращения. В конце концов все они были изгнаны со сцены. Смерть проводила их и, небрежно помахав на прощание рукой, всем своим видом изобразила усталость и скуку.
И только теперь я понял: эта белая рука, которая высекает смех из зала… Она не загримирована. Это рука вампира; вот она поднялась к маске, словно скрывая зевок. Вампир остался на сцене один. Он ловко прислонился к нарисованному дереву, наклонив голову, как будто решил вздремнуть. В тихой музыке слышалось пение птиц, журчание ручья. Луч света погас, сцена погрузилась в полутьму. Вампир спал.
Но вдруг другой ослепительно-яркий луч вспыхнул во мраке, пронзая тонкое полотно декораций, и выхватил из темноты молоденькую девушку. Ее стройная и высокая фигура до пояса была закутана волнистыми длинными чудесными золотыми волосами. По залу пробежал трепет восхищения. Девушка беспомощно барахталась в круге света, словно заблудилась в дремучем лесу. Но она и правда заблудилась: я сразу понял, что она не вампир. Пятна земли на ее блузке и юбке были настоящие, и никаких следов грима не виднелось на обращенном к свету прекрасном лице. Ее тонкие черты напоминали изображения Святой Девы. Ослепленная яркими лучами, она не могла разглядеть зал и зрителей, но сама стояла перед нами как на ладони. Слабый стон слетел с ее губ, эхом вторя тонкому, мечтательному голосу флейты, воспевавшему ее красоту. Темная фигура проснулась, привстала и уставилась на девушку, приветственно и восхищенно взмахнув рукой.
В зале раздались жидкие смешки, но они тут же смолкли. Девушка была слишком прекрасна, ее глаза – слишком тревожны, а спектакль – слишком правдоподобен. И вдруг Смерть отбросила маску в кулисы и показала публике свое бледное светящееся лицо. Она торопливо пригладила чуть растрепавшиеся волосы и поправила плащ, стряхнула с отворотов воображаемую пыль. То была влюбленная Смерть. Послышались аплодисменты: зрители видели в гладком, прекрасно отражающем свет лице еще одну мастерски выполненную сценическую маску. Но то было лицо вампира, и я узнал его: это был злобный отвратительный шут, который напал на меня в Латинском квартале.
Я нащупал в темноте руку Клодии и крепко сжал ее, но она сидела неподвижно, увлеченная действием на сцене. Девушка слепо смотрела в сторону зала, лес раздвинулся, открывая проход, и вампир пошел ей навстречу.
Девушка медленно двигалась на огни, но, заметив темную фигуру, остановилась и испуганно, по-детски вскрикнула. Она и впрямь походила на ребенка, только крошечные морщинки вокруг глаз выдавали ее подлинный возраст. Небольшая грудь отчетливо вырисовывалась под тонкой материей блузки, длинная пыльная юбка плотно облегала узкие бедра и подчеркивала их изящный, чувственный изгиб. В ее глазах блестели слезы, она попятилась от вампира. Я боялся за нее и желал ее. Девушка была невыносимо прекрасна.
Вдруг позади нее из темноты выступили фигуры в масках смерти, еле различимые в черных одеждах, – только светились во тьме их белые руки. Они приближались к жертве и одну за другой отбрасывали маски на сцену; черепа падали на доски и злобно ухмылялись черному небу. Их было семеро, семеро вампиров, и трое из них – женщины; их полуоткрытые белые груди сияли над облегающими корсажами, мрачные глаза горели под черными прядями волос. Они обступили жертву, их бледная и холодная красота тускнела перед ее золотыми волосами, нежно-розовой кожей. Зрители замерли, слышались только восхищенные и испуганные вздохи. Круг белых лиц сжимался, и проклятый шут, этот джентльмен Смерть, повернулся к публике и прижал руки к сердцу, как будто хотел сказать: разве мыслимо устоять перед ней? Ответом ему стал сдержанный шум смешков и страстных вздохов.
