Моя жизнь застыла. Мимо нее пролетают события и яркие и не очень, и шумные и траурнотихие, но только некоторые из них заставляют меня встрепенуться, задуматься, заплакать. Погибает мой друг, мой лучший друг, сколько раз он пытался вытянуть меня из болота, в котором я крепко увяз. Он разбился, авария, унесшая его жизнь, не оставила ни ему, ни его семье никаких шансов на счастье. В тот мрачный день его не дождались дома жена и малолетняя дочь.

Вслед за этой бедой, пришла вторая – утонул мой дядя, любитель компаний, рыбалок и Высоцкого, он мне был и дядей, и другом, и старшим братом. Какие бессмысленные смерти!

Наверное, Бог услышал мой вопль, и сестра родила чудесную дочурку, мою любимую племяшку, которая внесла некоторый смысл в мою стерилизованную жизнь. Сестра после рождения ребенка не долго пожила рядом с нами, оставив дочурку нашей матери, рванула со своим мужем искать благополучия в других краях.

Племяшка растет, и я безумно ее люблю, но, апатия и бесцельность берут свое, я отказываюсь переживать радость жизни, меня больше ничего не цепляет, я бросил работу, работаю поденщиком, все больше грузчиком.

В деньгах я нуждаюсь ровно настолько, насколько не хочу чувствовать свою бесполезную и пустую жизнь. И даже в этом я эгоист и, черт знает кто еще, ведь рядом растет племянница, ради нее каждодневно суетится моя мать, а я им не опора.

Я дошел до того, что какой-то безусый и зеленый оперок, вчера окончивший заочно школу МВД, вкупе со своими «боевыми товарищами» решили сделать за мой счет план по раскрытию преступлений, да каких…Меня, грузчика, давно уже без амбиций и интересов, давно уже отказавшегося идти на все ради денег, подставляют под статью «фальшивомонетничество». Смех, да и только.

Через три месяца, которые я провел в следственном изоляторе; где многое в определении порядочности каждого сидельца решают уже не мужские качества и даже не приверженность душой и телом арестантской идее, а сумма в твоем отоварочном квитке и объем получаемых передач – меня повезли на суд. Судья, не скрывая негодования, кричит на весьма находчивую, но бестолковую опергруппу, сфабриковавшую мое уголовное дело. Молодой и неопытный адвокат, которого мне предоставило государство, наблюдает за происходящим широкоотркрытыми глазами, качает головой и цокает.

«Ничего, дружок, это только начало твоей карьеры и скоро, очень скоро, тебя не будет волновать намотанная на дыбу «правосудия» будущая судьба защищаемого тобою человека, твоего, так сказать, подзащитного, возможно также подставленного под статью, возможно оступившегося, возможно неоступившегося. Всё сведется, к банальному бизнесу, к банальному зарабатыванию денег, без боли в сердце, без качания головой и цоканья языком. Человек ко всему привыкает, такие уж мы существа!»

Я вышел на свободу, но она меня не радует. Вся та же серость, бессмыслица, безысходность, деградация – ты интересен кому-то ровно настолько, насколько с тебя можно, что-то поиметь. Человек! ты уже никак не звучишь, ни гордо, не ни гордо, ты не смотришься, как образ Божий, о чем часто говорят с церковного амвона и в воскресных школах, ты – ресурс или материальный, или физический. Но, что меня особенно смешит, так это тождественность такого отношения к человеку у дворовой гопоты, бесконечно выясняющей кто правильнее и круче и вышибающих у тех, кто послабее то деньги, то водку, то наркоту и у зажравшихся чинуш, которых можно ежедневно видеть в телевизоре, пожирающих друг друга также яростно и беспощадно, хотя, и это особенно забавно, под более возвышенными лозунгами.

Это не свобода, это, что-то другое, и я не могу дать этому имя, да и не к чему это сейчас. Я чувствую, как жизнь покидает меня. Мне страшно и жалко себя, жалко, что я так и не ответил на главный вопрос – для чего я приходил в этот мир? Жалко, что моя племяшка будет расти уже без меня, жалко мать, которая любит и терпит меня, любит еще и за то, что я копия своего отца, копия ее мужа. Жалко сестру и ее мужа, с которым мы, в чем-то похожие друг на друга, так по – настоящему и не подружились…

Мое не до конца онемевшее тело еще чувствует, как его пытаются поднять, я, что-то слышу, какой-то людской гул, но ни слов, ни голосов уже не разбираю…Вдруг, сам не знаю почему, в голову врывается песня Высоцкого: «Вот, и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса – счастливый путь. Ах, как нам хочется, как всем нам хочется не умереть, а именно уснуть»…Как точно сказано! Но я исчерпал свой лимит сна, я спал и спал намеренно половину своей жизни. По – видимому, пришло время проснуться…, но уже там, куда уходят безвозвратно.

Я спокойно курю на своей лестничной площадке, равнодушно наблюдая, как две опустившиеся особи мужского и женского пола суетятся возле третьей, лежащей на бетонном полу между этажами с посиневшими губами. Это «нечто» сдыхает от передозировки героином, купленным здесь в моем подъезде. Кто бы знал, как они все надоели – эти недочеловеки! Сил больше нет, есть сухая ненависть. Почему я, приходя с работы, где честно вкалываю, зарабатывая на жизнь своей семье, должен видеть постоянно снующих по своему двору и подъезду опустившихся зэков, молодых гопников, бывалых, потрепанных и только, что обратившихся проституток?

Мой двор, в котором я рос, играл пацаном в хоккей и футбол превратился в центр концентрации человеческого отребья, которые отравляют этот воздух, эту жизнь одним лишь своим присутствием.

Но почему же я не изливаю свою справедливую ненависть на своих соседей цыган, заполонивших мой двор лет двадцать пять назад и устроивших здесь настоящий подпольный базар, торгуя сначала водкой, потом сигаретами, которые вдруг неожиданно пропали с прилавков магазинов, а у них они лежали коробками, тогда окурок стал стоить у бабок-торгашек пять копеек, да, да, окурок пять копеек, при цене хлеба двадцать четыре копейки. Когда они, мои соседи, стали торговать анашой, чуть позже ханкой, а сейчас героином? Почему, ведь они своим зельем привлекли абсолютно всех желающих одурманиться со всего города? Они, которые никогда не учились в школе, если не считать эпизодического посещения начальных классов, они, с которыми любезничает и поддерживает соседские отношения моя мама, они с которыми я при встрече здороваюсь за руку и могу постоять, покурить, обсудив дворовые новости? Почему? Да потому, что эта шваль, такая же, как эти трое, сама прется сюда, её на аркане сюда никто не тащит, им, этому отребью, всё это самим нужно, они сами выбрали то, что имеют…и этот, в грязном спортивном костюме и до дыр затасканной кожаной куртке, ублюдок, с прилипшей к стоптанным туфлям уличной грязью, валяющийся на заплеванном бетонном полу моего подъезда, он сам приперся сюда, чтобы купить на сворованные деньги дозу-две-три героина и из страха перед, постоянно дежурящими во дворе ментами, а может просто из своей поганой наркоманской жадности впороться между этажами рядом с мусоропроводом, выкинуть на пол шприц, запачканный своей спидушной кровью, и…сдохнуть… Жалко ли мне его? Нет, нисколько! Я спокойно и с презрением смотрю на него, на этих двух опустившихся торчков, суетящихся возле него, что-то делая с недвижущимся телом, пытаясь вернуть его с того света… Куда ему и дорога! И они похоже уходить не собираются, пока не поднимут его или пока не убедятся, что его больше никогда не поднять. Девку я не знаю, а вот этот лохматый и опустившийся с худой и почерневшей рожей из соседнего двора, из моей школы, он учился на два года младше. Он повернулся в мою сторону, я смотрю на него сверху вниз, оперевшись на перила, смотрю прямо в глаза, слегка ухмыляясь, и выпускаю в его сторону струю табачного дыма, расстояние между нами большое и выпущенный мною дым рассеется так и не ударив ему лицо, но он понял мой жест, он понял, что я презираю его, эту шлюху, этого сдыхающего пса и всех им подобных.