Обычно мы встречались в полдень в баре на втором этаже отеля «Кэвендиш». Теперь перед нами на аккуратных соломенных салфеточках стояли у него – розовый джин, у меня – разбавленный виски, и мисочка с орешками.

– Дженни на выходных будет в Эйнсфорде, – сказал он.

Эйнсфорд – его дом в Оксфордшире. В Лондоне по четвергам у него была работа. Перемещался между ними он на «роллс-ройсе».

– Я буду рад, если и ты приедешь, – сказал он.

Я смотрел на тонкое, аристократическое лицо, слушал ненавязчивый, с ленцой голос. Тонкий, обаятельный джентльмен, который при необходимости прошьет тебя навылет, как лазер. Человек, в чью порядочность я поверил бы даже у адских врат и от которого не приходилось ждать пощады.

Я ответил сдержанно, без злобы:

– Я не готов ехать туда, где меня будут клевать.

– Она согласилась, чтобы я тебя пригласил.

– Не верю.

Он с подозрительной сосредоточенностью уставился на свой стакан. Я по долгому опыту знал: он на меня не смотрит, когда хочет от меня чего-то, что, как ему известно, мне не понравится. И так возникает пауза, пока он собирается с духом, чтобы поджечь фитиль. Судя по длине паузы, ничего приятного ожидать не приходилось. В конце концов он произнес:

– Я боюсь, у нее неприятности.

Я пристально смотрел на него, но он так и не поднял глаз.

– Чарлз, – в отчаянии начал я, – ну не можете же вы… вы не можете требовать… Ну вы же знаете, как она со мной теперь обращается!

– Ты ей тоже спуску не даешь, насколько я припоминаю.

– Ни один человек в здравом уме не полезет в клетку к тигру!

Он мельком взглянул на меня, губы у него слегка дернулись. Возможно, не всякому приятно, когда красавицу-дочь сравнивают с тигром.

– На моей памяти, Сид, – сказал он, – ты не раз входил в клетки с тиграми.

– Ну, с тигрицей! – поправился я шутливо.

Он тотчас же вцепился в меня:

– Так ты приедешь?

– Нет… По правде сказать, есть вещи, которых терпеть нельзя.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула, глядя на меня поверх стакана с джином. Мне не понравился его рассеянный взгляд: это означало, что он еще не отказался от своих планов.

– Ну что, морской язык? – предложил он как ни в чем не бывало. – Зовем официанта? Пора бы уже и поесть, а?

Он заказал нам обоим морского языка – без костей, как обычно. Теперь-то я уже мог нормально есть на людях, но был у меня долгий неприятный период, когда все, что осталось от моей руки, представляло собой уродливую, бесполезную корягу, которую я стыдливо прятал в карман. А к тому времени, как я наконец с этим свыкся, руку мне разбили снова, и я окончательно ее лишился. Наверно, это и есть жизнь. Достижения сменяются потерями, и если тебе удалось спасти хоть что-нибудь – пусть это всего лишь ошметки самоуважения, – оно поможет тебе пережить все, что будет дальше.

Официант доложил, что столик накроют через десять минут, и бесшумно удалился, прижимая стопку меню и блокнот для заказов к своему смокингу и серому шелковому галстуку. Чарлз бросил взгляд на часы, потом непринужденно окинул взглядом просторную, светлую, тихую гостиную, где другие такие же, как мы, сидели попарно в бежевых креслах, разбираясь с мирскими делами.

– В Кемптон сегодня поедешь? – спросил он.

Я кивнул:

– Первая скачка в два тридцать.

– Ты очень занят сейчас?

Для непринужденного вопроса это прозвучало вкрадчивей, чем нужно.

– Не поеду я в Эйнсфорд, – сказал я. – Пока там Дженни – не поеду.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Лучше бы ты приехал, Сид.

Я молча смотрел на него. Он провожал глазами официанта из бара, несущего напитки куда-то в дальний угол, и обдумывал свою следующую фразу – дольше, намного дольше, чем следовало.

Наконец он откашлялся и сказал, словно бы в пространство:

– Дженни одолжила деньги… и, боюсь, свое имя тоже… некоему предприятию, которое, похоже, оказалось аферой.

– Что-что?! – переспросил я.

Он с подозрительной готовностью перевел взгляд на меня, но я перебил его прежде, чем он успел открыть рот.

– Нет уж, – сказал я, – если она это сделала, разбираться с этим – ваша епархия.

– Разумеется, она воспользовалась твоим именем, – сказал Чарлз. – Дженнифер Холли.

Я почувствовал, как ловушка захлопывается. Чарлз вгляделся в мое молчаливое лицо и тихо вздохнул с облегчением, – видимо, до сих пор его терзала тревога. «Умеет же он, – с горечью подумал я, – подцепить меня на крючок!»

– Ей приглянулся один мужчина, – бесстрастно сказал он. – Мне он не очень-то нравился, но, с другой стороны, мне и ты не очень-то нравился поначалу… и, по правде сказать, эта ошибка в суждении мне изрядно мешает, потому что я теперь не доверяю первому впечатлению.

Я съел орешек. Меня он невзлюбил потому, что я был жокей и, с его точки зрения, не пара для его породистой дочурки. Я его, разумеется, тоже невзлюбил, за интеллектуальный и социальный снобизм. Даже странно подумать, что на данный момент он, вероятно, самый дорогой для меня человек во всем мире.

Он продолжал:

– Этот человек ее уговорил поучаствовать в какой-то торговле по почте… чрезвычайно престижной и респектабельной, по крайней мере с виду. Достойный способ раздобыть денег на благотворительность… ну, знаешь, как оно бывает. Вроде рождественских открыток, только у них там, кажется, была какая-то восковая политура для старинной мебели. Дескать, купите дорогую политуру, а большая часть денег пойдет на добрые дела.

Он бросил на меня угрюмый взгляд. Я слушал молча, не надеясь услышать что-нибудь хорошее.

– Повалили заказы, – сказал он. – А с заказами и денежки. Дженни с подружкой только и делали, что отправляли посылки.

– А товар Дженни, разумеется, закупила заранее, на свои деньги? – предположил я.

Чарлз вздохнул:

– Тебе ничего рассказывать не надо, ты и так все знаешь, да?

– И все почтовые расходы, рекламу и прочие бумажки оплачивала тоже Дженни?

Он кивнул:

– А все поступления она переводила на специально для этого открытый счет благотворительной организации. В один прекрасный день все деньги со счета сняли, красавчик испарился, а благотворительная организация оказалась несуществующей.

Я смотрел на него с ужасом.

– Ну а Дженни что? – спросил я.

– Боюсь, что у Дженни дела плохи. Могут завести уголовное дело. Причем на всех бумагах стоит ее имя, а имени этого человека нет нигде.

У меня не было слов, даже бранных. Чарлз пригляделся ко мне и медленно, сочувственно кивнул.

– Да, глупость она сотворила изрядную, – сказал он.

– А вы что, не могли ее остановить? Предупредили бы…

Он грустно покачал головой:

– Я об этом ничего не знал до вчерашнего дня, когда она в панике примчалась в Эйнсфорд. Она этим всем занималась у себя на квартире, в Оксфорде.

Мы отправились обедать. Мы ели морского языка, но вкуса я не чувствовал.

– Человека этого зовут Николас Эйш, – сказал Чарлз за кофе. – Ну, по крайней мере, он так себя называл.

Он помолчал.

– Мой адвокат считает, что было бы неплохо, если бы ты его отыскал.

В Кемптон я ехал на автопилоте, руководствуясь исключительно рефлекторными реакциями. Мысли неотвязно крутились вокруг Дженни.

Похоже, что наш развод ничего не изменил. Обеззараживающая процедура – безликое судебное заседание, на которое никто из нас не явился (детей нет, раздела имущества нет, попытки примирения отсутствуют начисто, ходатайство удовлетворить, следующие, пожалуйста), не то что не помогла поставить точку и начать с новой строки – она не тянула даже на запятую. Юридическое оформление развода отнюдь не стало дверью на волю. Преодоление эмоциональной катастрофы было медленным и мучительным, и бумажка стала в лучшем случае аспиринкой.

Когда-то мы сливались воедино радостно и страстно – теперь, если нам случалось встретиться, мы немедленно принимались драть друг друга когтями. Я провел восемь лет, любя, теряя и оплакивая Дженни, и как бы мне ни хотелось, чтобы мои чувства к ней умерли, – они жили. До полного безразличия было еще очень и очень далеко.