Судя по заголовку, который Орр заметил в газетном киоске, в Йоханнесбурге по-прежнему режут белых. Сколько лет прошло с Восстания, а белые в Южной Африке никак не переведутся. Есть же стойкие люди…

Орр взбирался по серым портлендским холмам, а на его непокрытую голову мягко падал теплый грязный дождик.

Зайдя в кабинет с огромным угловым окном, смотревшим на дождь, он сказал:

– Доктор Хейбер, перестаньте моими снами что-то улучшать. Ничего не выйдет. Это неправильно. Я вылечиться хочу.

– Это как раз необходимое условие излечения, Джордж! Надо захотеть.

– Вы мне не ответили.

Но широкоплечий доктор был как луковица: отшелушишь один слой личности, убеждений, ответов, а за ним другой, третий, и так до бесконечности, и до сердцевины не доберешься. Нигде он не останавливается, не доходит до предела, нигде не скажет: «Все, дальше ни шагу!» Нет сущности – одни слои.

– Вы пытаетесь моими действенными снами изменить мир. И отрицаете это. Почему?

– Вы должны понимать, Джордж, что, может, с вашей точки зрения такие вопросы и логичны, но с моей – на них буквально нет ответа. Мы видим действительность по-разному.

– Все-таки не настолько, чтобы нельзя было разговаривать.

– Да. К счастью. Но слишком по-разному, чтобы на вопросы всегда находились ответы. Пока, по крайней мере.

– Я на ваши вопросы могу отвечать и отвечаю… Но все равно, послушайте: нельзя постоянно что-то менять, пытаться всем управлять.

– Вы так говорите, словно это некий всеобщий моральный императив. – Он улыбнулся Орру своей добродушной проницательной улыбкой и погладил бороду. – Но на самом деле разве не это главная задача человека – что-то делать, что-то менять, направлять, делать мир лучше?

– Нет!

– А в чем тогда его задача?

– Не знаю. Вселенная не машина, где у каждой детали есть полезная функция, своя задача. В чем задача галактики? Я не знаю, есть ли в нашей жизни задача, и, по-моему, это не важно. Важно то, что мы часть чего-то. Как нити в ткани или травинки в поле. Оно одно, а нас много.

После небольшой паузы Хейбер ответил, и в голосе его уже не было и тени дружелюбия, желания помочь и подбодрить. Тон стал сухим с легкими, но различимыми нотками презрения.

– Удивительно пассивная позиция для человека, выросшего на иудео-христианском рационалистическом Западе. Вы какой-то стихийный буддист, Джордж. Не штудировали восточных мистиков?

Последний вопрос с напрашивающимся ответом был явной насмешкой.

– Нет. Я ничего о них не знаю. Но я точно знаю, что нельзя насиловать ход вещей. Не годится. Мы уже сто лет делаем эту ошибку. Вот вы – разве вы не видите, что случилось вчера?

Взгляд темных непрозрачных глаз нацелился прямо на него.

– А что случилось вчера?

Выхода нет. Выхода нет.

Чтобы снизить противодействие гипнотическим установкам, Хейбер ему теперь делал инъекции тиопентала натрия. Орр покорно подставил руку и наблюдал за тем, как игла, доставив лишь мгновенную боль, проскользнула в вену. А что еще оставалось? Выбора не было. И вообще у него никогда выбора не бывало. Он ведь только сновидец.

Пока лекарство не начало действовать, Хейбер куда-то отошел чем-то там распорядиться, но ровно через пятнадцать минут вернулся – веселый, шумный и безразличный.

– Ну-с! Приступим, Джордж!

С тоскливой ясностью Орр заранее понимал, к чему предстоит сегодня приступать – к войне. В газетах только о ней и писали. Даже Орр, к новостям обычно индифферентный, пока шел сюда, ею пропитался. Разрастающаяся война на Ближнем Востоке. Хейбер ее остановит. Он же человек гуманный. Он хочет сделать мир лучше для всех.

Цель оправдывает средства. Но что, если цели никакой нет? А есть только средства. Орр лег на кушетку и закрыл глаза. К его горлу прикоснулась рука.

– Сейчас вы войдете в состояние гипноза, – проговорил низкий голос доктора. – Вот…

Темно.

Темнота.

Еще не ночь: над полями поздние сумерки. Кучки деревьев кажутся черными и влажными. В слабом свете не до конца еще потемневшего неба чуть белеет растрескавшаяся асфальтовая дорога, по которой он идет, длинная и прямая, – старое сельское шоссе. Примерно в пятнадцати футах перед ним по дороге идет курица (в сумерках видно только покачивающееся белесое пятно). Идет и иногда тихонько квохчет.

На небе начинают высыпать звезды, белые, как маргаритки. Одна такая расцвела справа над дорогой совсем низко над горизонтом – большая, ослепительно-белая. Когда он вновь поднял глаза, она стала еще больше и ярче. «Огромеет», – подумалось ему. Делаясь ярче, она стала отливать красным. Окрасногромела. Изображение в глазах поплыло. На фоне пятна сновали маленькие сине-зеленые хвостатые точки, броуновски зигзаговали кругпокружеву. Вокруг большой звезды и точек пульсировало гигантское, молочного цвета гало – становилось то четче, то темнее. «Нет, нет, нет, нет, нет!» – закричал он, когда большая звезда огромницки светанула и дала ВЗРЫВ-слеп. Он рухнул на дорогу, прикрыл голову руками и, хотя небо разорвалось на лоскуты яркой смерти, не смог повернуться лицом к земле, должен был смотреть и внимать. Земля под ним подпрыгнула и ухнула вниз, по коже ее пробежали гигантские волнистые морщины. «Хватит, хватит!» – заорал он в небо и проснулся на кожаном диване.

Он сел и уткнул лицо в потные дрожащие руки. Через некоторое время почувствовал на плече тяжелую руку Хейбера.

– Опять кошмар? Черт возьми, я ведь на приятное настраивал. Чтобы вам приснился сон о мире.

– Он и приснился.

– Но он вас расстроил?

– Я видел космическое сражение.

– Космическое? Откуда видели?

– С Земли.

Орр вкратце пересказал сон, опустив курицу.

– Только не знаю, кто кого в итоге взорвал – мы их или они нас.

– Да, любопытно было бы взглянуть, как там все происходит, – улыбнулся Хейбер. – Почувствовать сопричастность. Но конечно, на таких скоростях и расстояниях человеческим глазом не уследишь. Ваша версия гораздо живописнее реальности. Словно эпизод из хорошего фантастического боевика семидесятых. Подростком часто на такие ходил… Но почему, как вы думаете, вам приснилось сражение, хотя я предлагал сюжет о мире?

– Просто о мире? Пусть вам приснится сон о мире – вы сказали дословно так?

Хейбер ответил не сразу, он возился с ручками «Усилителя».

– Ладно, – в конце концов сказал он, – давайте на этот раз, в порядке эксперимента, вы сами сравните сон с установкой. Может, разберемся, почему такой результат. Я сказал… хотя нет, давайте послушаем запись.

Он подошел к настенной панели.

– Вы что, записываете весь сеанс?

– Конечно. Обычная психиатрическая практика. А вы не знали?

Откуда мне знать, если диктофон спрятан, сигналов не подает и вы мне ничего не говорили, подумал Орр, но промолчал. Может, действительно стандартная практика, может, личные прихоти Хейбера, но протестовать в любом случае бессмысленно.

– Так, примерно отсюда. «Вы войдете в состояние гипноза. Вот – сейчас! Только не уходите от меня, Джордж», – шипела кассета.

Ор потряс головой и заморгал. Последние хейберовские слова, разумеется, были на пленке, а он еще находился под действием гипнотического лекарства.

– Немного промотаю вперед. А, вот.

И снова Хейбер заговорил из магнитофона:

– …мир. Люди больше не истребляют людей. Нет войн в Иране, Аравии и Израиле. Нет больше геноцида в Африке. Нет ядерных и биологических арсеналов для уничтожения других стран. Не придумываются новые способы и средства для умерщвления людей. Мир в мире с собой. Мир как всеобщий образ жизни на планете. Вам приснится этот мир, который с собой в мире. Сейчас вы заснете. Когда я скажу…

Он оборвал запись, чтобы Орр, услышав кодовое слово, не заснул.

Орр потер лоб.

– Что ж, – сказал он, – я сделал, что было сказано.

– Вряд ли. Увидеть сон о битве в цизлунном пространстве…

Хейбер оборвал себя так же резко, как пленку.

– В цизлунном? – сказал Орр, немного даже сочувствуя Хейберу. – Когда я засыпал, такого слова еще не было. А как дела в Израгипте?