Хотя папа отверг какие-либо предложения по этим направлениям, Шверин фон Крозиг возвращается к этой символической фигуре в следующем письме: «Мы еще до конца не представляем, какое влияние папа имеет в Америке. Хотя протестанты там в большинстве, но они расколоты на бесчисленные секты, в то время как католики составляют прочный блок, в котором голос папы имеет большой вес. По большому счету никакое американское правительство не может проводить политику, которая противоречит взглядам этого объединенного блока». Кроме того, фон Крозиг считал, что против американцев необходимо использовать и экономический аргумент; если им напомнить, каким конкурентом станет Советский Союз, если его поддержит Германия, это обязательно должно произвести эффект.
Шверин фон Крозиг предлагал других посредников вроде Буркхардта, швейцарского историка и комиссара Лиги Наций в Данциге, а также премьер-министра Португалии Салазара. С германской стороны, говорил он, контактными персонами должны стать выдающиеся личности с международной репутацией. Он предлагал бывшего министра иностранных дел фон Нейрата, фон Папена или президента торгово-промышленной палаты Карла Линдеманна. Но ни Шверин фон Крозиг, ни большинство немцев в то время не осознавали, что эти люди были в равной степени неприемлемы для союзников, рассматривавших их либо как нацистских марионеток, либо как мошенников.
Настойчивость Шверина фон Крозига в поисках путей к миру проистекала из понимания того, что времени терять нельзя, и из «убежденности, что политическая ситуация приведет к расколу «искусственной коалиции наших врагов». Однако он не верил, что это произойдет автоматически, а поэтому призывал к активной политике, «чтобы вызвать этот раскол в то время, когда мы все еще на ногах». Для этого «должна быть создана атмосфера, позволяющая британцам отколоться в нужный момент. Для британцев этот шаг несет с собой величайшие трудности; и они не только внутреннего свойства – ненависти к Германии со стороны большей части лейбористов; их определяют и черты характера ведущих политических деятелей, возможно, не столько Черчилля, сколько Рузвельта. До тех пор пока мы не начнем предпринимать активные шаги, эти трудности могут оказаться сильнее, чем побуждения расколоть альянс и покинуть его».
В ходе беседы 9 апреля Геббельс и Шверин фон Крозиг обнаружили сходство во взглядах по многим вопросам. Геббельс отметил рост разногласий между англо-американцами и русскими. Надо, говорил он, устоять на ногах до того момента, когда произойдет неизбежный разрыв. Он полагал, что это должно случиться в течение трех-четырех месяцев. Когда Шверин фон Крозиг повторил свое предложение об установлении неофициальных контактов, Геббельс согласился с ним и доверительно сообщил, «что определенные шаги в этом направлении уже сделаны, что первые пробные доклады произвели впечатление, что не следует ожидать категорического отказа ни от американцев, ни, как это ни удивительно, от Советов; с другой стороны, Англия, которой более всего грозит американское и русское превосходство, принимает совершенно негативную позицию…». Геббельс возложил вину за все трудности на министра иностранных дел, которого они оба презирали. К сожалению, Геббельс не мог открыто критиковать Риббентропа перед Гитлером, поскольку последний все еще был убежден, что Геббельс домогается поста министра иностранных дел. Геббельс предложил Шверину фон Крозигу переговорить с фюрером, на что у министра финансов не было никакого желания. У него не было деловых встреч с Гитлером с 1938 г., а отвращение фюрера к финансовым проблемам было хорошо известно. Поскольку к тому же фюрер требовал, чтобы каждый занимался своим прямым делом, было бесполезно просить его о встрече для обсуждения общих политических проблем. В связи с этим Шверин фон Крозиг выразил сожаление по поводу отсутствия поста канцлера или заместителя фюрера, чтобы Гитлера можно было освободить от менее важных дел. Это, как он утверждал, показывает слабость абсолютной диктатуры. Несмотря на возражения Шверина фон Крозига, Геббельс взял на себя организацию встречи с Гитлером, утверждая, что фюрер ценит честность и прямоту министра финансов.
Во время этого разговора Геббельс вспомнил хорошо известный случай, когда он читал Гитлеру хроники Карлейля о Семилетней войне. Когда он упомянул о смерти русской императрицы Елизаветы, в результате которой судьба совершила неожиданный поворот, так называемое «чудо дома Бранденбургов», из глаз Гитлера вдруг потекли слезы.
Дальнейшие предложения Шверина фон Крозига показывают масштабы, в которых он и многие другие все еще были склонны к иллюзиям. Он верил, что у Германии все еще имеются и средства, и возможности для того, чтобы оказывать влияние на членов вражеской коалиции.
Что касается России, фон Крозиг расценивал добровольческие дивизии под командованием русского генерала Власова (взятого в плен и использованного немцами для формирования антирусских боевых соединений) как «одну из самых сильных козырных карт, которые у нас пока есть в нашей колоде, не столько в плане их военной мощи, сколько из-за пропагандистского влияния, которое они, вероятно, могут оказывать на русского солдата, особенно в случае военных неудач большевиков. Русские уже устали от войны; если нельзя будет гарантировать быстрого победоносного завершения войны и беспрепятственного грабежа и насилия, то брошенный в русские массы магический лозунг «Мир», весьма возможно, станет трубой, под чьим ревом рухнет советский Иерихон…».
Если такому суждено случиться, продолжал он, Германии надо решиться на то, к чему он призывал многие годы, – делать различие между большевизмом и русскими, отменить дискриминационную «восточную бирку» и четко провозгласить свое отношение к будущей небольшевистской России. Еще в 1942 г., например, Шверин фон Крозиг в письме Герингу предложил ведение гибкой политики в отношении различных этнических групп в Советской России; в письме Риббентропу 9 декабря 1943 г. он требовал соблюдать различие между большевизмом и Россией и чтобы эта политика была последовательной. Но его призывы, как и попытки некоторых кругов в министерстве иностранных дел, а также в вермахте остались бесплодными, их самым беспощадным образом пресекли люди вроде Эриха Коха, а также чиновники министерства по делам оккупированных территорий Востока. Хотя ответом на предыдущие инициативы Шверина фон Крозига было либо молчание, либо пустые отговорки, поскольку никто из партийных бонз никогда не воспринимал их всерьез, тем не менее весной 1945 г. он продолжал настаивать на выработке более четкого определения германской внешней политики и на поисках любого удобного случая, как бы мал он ни был: «Ялта показала нам, какого рода Европу намереваются установить Британия, Америка и Россия, и мы должны перейти в контратаку. Недостаточно оставаться в обороне в вопросах политики и всего лишь осуждать хаос, в который будет погружена Европа, – это надо делать, но этого недостаточно; нам надо показать миру значительно более четко, чем делалось до сих пор, какой мы видим будущую Европу. Если говорить о наших отношениях с националистической Россией, то нельзя бояться, как бы человек вроде генерала Власова не стал сверхсильным и тем самым опасным для нас. Из-за подобных страхов мы уже растратили зря потенциал лучших французов и помощь, которую они могли бы нам оказать, – например, мы потеряли впустую такого человека, как Дорио; и поэтому мы сами отчасти виновны в трагедии Запада…» Говоря о США и Британии, Шверин фон Крозиг заявлял, что пленные офицеры, «которые безупречно вели себя по отношению к нам, должны быть отпущены». Они уже утратили веру в политическую линию, проводимую их собственными государственными деятелями, и должны понимать смертельную опасность для их собственных стран, которым грозит большевистский хаос в Европе»; а посему он бы «отправил их во вражеские лагеря как троянских коней, наполненных опасными идеями…».
Однако этим внезапно активизировавшийся Шверин фон Крозиг не ограничился. Он подготовил анализ англо-германских отношений и виновности Англии, что вызвало возражения у Шелленберга и Гиммлера, с которыми он уже в течение многих лет ожесточенно спорил по вопросу о пограничной службе. Шверин фон Крозиг считал, что они оба согласны с ним в его требованиях более активной политики. Однако амбициозный молодой Шелленберг (ему было только 35) не видел перспектив в этом плане, и «не потому, что их не было, но потому что невежественный Риббентроп саботировал любые инициативы, которые не исходили от него, – а те, что подавал он, были бесполезными. Кроме того, нам еще нужно втолковать нашим вождям, что им также придется принести жертвы».
