Набережная, боковые улицы и даже крыши домов были полны людей. Фасады двух-трехэтажных каменных зданий вокруг покрывали ковры, килимы, длинные красные полотна, на которых большими белыми буквами были выведены патриотические лозунги. Перед каждой аркой, над каждым магазином или конторой висел триколор с полумесяцем и восьмиконечной звездой в центре флага. Из открытых окон приветственно махали руками женщины, дети забрались на высокие деревья и, как стайки птиц, безудержно галдели, цепляясь за качающиеся ветки.

Я вместе с другими офицерами Губинского полка стоял во главе нашей колонны и ждал. За последние полгода мне довелось участвовать во многих боях, но никогда, даже перед самым трудным сражением, так сильно не волновался, сердце бешено колотилось в груди.

Появление председателя правительства и обожаемого армией военного министра на балконе вызвало бурю эмоций. Все аплодировали, многие выкрикивали лозунги. Но министр поднял руку, и толпа затихла. Наступила полная тишина. Слышно было только, как перешептывались на ветру боевые стяги воинских частей.

Перед зданием министерства на белом коне показался генерал Али ага Шихлинский. Он проскакал между рядами, останавливаясь перед каждой колонной, и приветствовал участников парада: «Mərhaba, əsgər!»[3] Аскеры заполняли легкие воздухом и бодро выкрикивали: «Çox sağ ol!»[4] Обойдя все ряды, генерал закончил смотр и громко скомандовал:

– Знаменосцы, вперед!

Офицеры как по волне передали приказ командующего: «Вперед… вперед… вперед…». Прозвучал национальный марш:

Войско пришло в движение.

Когда настал наш черед, мои ноги сами оторвались от земли. Впервые я шагал на параде. Нет, не шагал, а летел. Штыки винтовок на плечах товарищей, идущих впереди, серебрились под солнечными лучами, и их волшебный блеск увлекал меня за собой. Никогда не думал, что вот так просто, чеканя шаг под песню наравне с другими, кровь в человеке может закипеть! Сейчас мы не были отдельными частями, группами и полками, мы были единой силой, готовой на смерть ради торжества одной общей цели, правды, не всегда до конца осознанной и часто по-разному воспринимаемой. В таком состоянии даже самые абстрактные понятия обретают конкретные, видимые глазу очертания. В дуновении ветра ты ощущаешь запах Родины, в раскрасневшемся лице шагающего рядом товарища видишь лицо всего народа. Еле сдерживаешься, чтобы, присоединившись к собравшимся на парад зрителям, не выкрикивать вместе с ними лозунги: «Eşq olsun!»[5], «Yaşasın!»[6], «Var olsun!»[7], чтобы не расплакаться, как и они, от радости.

Воинские части по очереди проходили перед зданием министерства и шли в сторону Сальянских казарм вверх по Базарной[8]. Люди, столпившиеся по краям дороги, хлопали, кричали, бросали цветы под ноги солдат – народ выражал любовь и благодарность своей армии. Молодые обнимались и целовались, люди постарше, подняв руки, молились. А детвора, выстроившись в ряд и размахивая руками, гуськом шла за нами.

Вдруг мне показалось, что кто-то позвал меня по имени:

– Герою Агаали Бабазаде слава!

Повернувшись на голос, я увидел стоящую на тротуаре и смеясь машущую мне рукой молодую женщину в отороченном мехом бархатном архалуке.

Этот архалук подарил той женщине я сам, когда узнал, что она беременна.

Ее появление на параде было настолько неожиданно, что я растерялся, сбился с ритма, чуть было не споткнулся, но вовремя выровнял шаг.

Закончив дела в казарме и получив увольнительную, я сразу побежал к дому Сафтар муаллима[9] на Базарной улице. В честь праздника всем офицерам, кроме дежурных, был дан однодневный отдых. Кто хотел, мог пойти домой или к родственникам, чтобы отпраздновать Новруз.

Сафтар муаллим был женат на дочери моего дяди, которая старше меня на 8 лет, и был ближайшим нашим родственником в Баку. Все члены нашей немногочисленной семьи, приезжая в город, всегда останавливались в доме этого добрейшего человека, учителя средней школы.

Скорее всего, Наргиз приехала в Баку с дядей и сейчас ждет моего появления у Сафтар муаллима.

Хочу рассказать о дяде. Он – один из самых уважаемых людей Губинского уезда, а мне стал и отцом, и старшим братом, и учителем, и другом. В 1905 году армяне убили на улице моего отца и старшего брата. Они, закрыв под вечер небольшую бакалею, которую отец держал на рыночной площади, возвращались домой. Прямо на пороге дома их и застрелили из-за угла. Никогда не забуду этот душный августовский вечер. На следующее утро мне исполнялось 9, и мы всей семьей собирались поехать к роднику. Отец готовил бы шашлыки, а мы с братом, смакуя, ели бы их. С тех пор я не отмечаю свой день рождения. Той же ночью приехал дядя со своим другом, известным во всем уезде своей храбростью человеком, Хэмдуллой эфенди[10]. Они же организовали похороны. Барашек, купленный отцом на мой день рождения, был зарезан на поминки. Сразу после похорон на двери дома повесили замок, и дядя забрал меня с матерью в Хачмаз к себе. Построил отдельный дом для нас в своем дворе, вырастил меня, дал образование, женил на дочери друга. Правда, «женил» – в данном случае не самое подходящее слово, выбор-то я сделал сам, а дядя его одобрил. Тем не менее, Наргиз уверена, что именно дядя меня надоумил…

По дороге я настраивал себя на серьезный лад, чтобы, увидев жену, не рассмеяться сразу, а со всей строгостью спросить: почему приехала в Баку, не поставив мужа в известность? И что за выходка была на параде? «Слава герою Бабазаде»… Хорошо, покажу тебе, какими бывают герои!

Но неожиданно дверь открыла мать. Пришлось быстро перестраиваться, изменить выражение лица. Видно, у меня не совсем получилось, и я в растерянности промямлил:

– Не могли сообщить, что ли?

Мать ничего не ответила, она бросилась мне на шею. Прямо как в детстве, вдохнула запах волос. «Я же после парада даже не умылся и всю дорогу сюда почти бежал», пронеслось в моей потной голове, которой хорошо было известно отношение матери к чистоте. Но она не издала ни звука, только слегка подрагивали плечи.

И у меня в горле ком.

– Ну, все, ну, хватит. Плакать-то зачем? Очень хорошо, что приехали, правильно сделали, что не сообщили.

Наконец, она отстранила меня от себя, хотя продолжала гладить то волосы, то лицо. Я поцеловал ее руку.

– Ты только посмотри на него. Пять месяцев, как ушел из дома, и первое, что он мне говорит? Может, я еще и разрешения у тебя должна была спросить?

– Ну, почему разрешение, мама? Просто было неожиданностью…

– Все недовольство выскажешь своей жене, это она уговорила дядю не сообщать тебе.

Мать никогда не звала Наргиз по имени. В зависимости от ситуации: то «доченька», то «твоя жена».

А моя жена, стоя за спиной матери, покорно ждала своей очереди для «доступа к телу». Хотя, «тело» громко сказано. При свекрови-то? То ли я давно ее не видел, соскучился, то ли действительно беременность украшает женщину, но она мне показалась еще более привлекательной. Мне так захотелось ее обнять. Чтобы хоть как-то скрыть нахлынувшие чувства, поспешно схватил ее за руки: при матери я тоже не мог позволить себе большего.

– Я совершу такой поступок, чтоб ты с полным правом могла назвать меня героем.

– А ты и есть наш герой.

Наверное, мать подумала, что, сказав «наш», Наргиз имела в виду ее и себя, но я понимал, кто подразумевается под этим «мы».