– На крыше сидят голуби, три штуки.

Стас посмотрел на крышу клиники: точно, все верно, именно три. Один, точно застеснявшись его взгляда, сорвался, и полетел куда-то в сторону забора.

– Подумаешь, – Стас положил хрустящий оберткой букет роз ей на колени, – голуби. Поехали домой.

Та поднялась, взяла его под руку, Стас взял ее сумку и повел к проходной.

– Голуби, – повторила Ольга, обнимая букет и глядя по сторонам, – я их вижу. Понимаешь, вижу. Они далеко, но я все равно вижу.

И так всю дорогу: она сидела сзади, положив Стасу руки на плечи, и то читала надписи на указателях, которые только появлялись вдали, то рассматривала в небе самолеты, то еще какую-то мелочь на горизонте. И все говорила, не могла успокоиться, чуть не плакала, уткнувшись лбом ему в затылок.

– Я вижу, понимаешь, – чуть гнусаво сказала она, – это же счастье, настоящее счастье, ты просто не понимаешь.

А он прекрасно ее понимал, сам глупо улыбался, глядя на дорогу, гладил Ольгины пальцы и молчал, чтобы голосом не выдать себя, отделывался невнятным мычанием и междометиями. Но Ольга этого не замечала, ей несколько дней назад заново открылся мир, и она постигала его, как ребенок, что учится ходить без помощи взрослых. Кое-как справился с собой, и в город въехал по другой дороге, повез Ольгу окольным путем. Та и не сообразила, что тут нечисто, очнулась только когда «ауди» остановилась у серого одноэтажного здания.

– Что такое? – Ольга закрутила головой, прищурилась, прочла надпись на вывеске у двери, и ущипнула Стаса за щеку. – Ты куда меня привез?

– В Загс, или сама не видишь? – нарочито грубовато сказал он, – заявление подавать. Паспорт, надеюсь, у тебя с собой?

– Да.

Стас открыл заднюю дверцу, протянул руку. Ольга поправила косу, посидела, точно в раздумьях, и сказала:

– Обязательно сейчас? Я плохо выгляжу после больницы…

Стас дернул ее за руку и вытащил из машины, хлопнул дверью.

– Плевать, – он обнял ее за талию и повел к двери, – это же не свадьба. Сколько можно ждать, в конце, концов, я больше не могу. Все, без разговоров.

Ольга послушно шла рядом, шла и улыбалась, глядя по сторонам и вверх, на ветки деревьев, листья и птиц, смотрела так, точно видела их впервые в жизни.

***

Ветер рвал конверт из рук, трепал помятые края, норовил выхватить из пальцев, но Олег держал его крепко. Повернулся спиной к ветру, вытащил потрепанный листок, развернул, еще раз прочитал строки, все до одной, начиная с «шапки» и заканчивая фамилией и телефоном исполнителя на обороте. Читал так, точно хотел найти там что-то новое, будто видел бумагу впервые в жизни и, а не выучил написанное в ней наизусть: «суд высшей инстанции рассмотрел Вашу жалобу…. Приговор оставлен без изменения…». Вот так. Все зря, чего и следовало ожидать – адвокат же предупреждал, что ничего не получится, но отец его не послушал. И не дожил полтора месяца до этого письма.

Олег сложил бумагу по сгибу, убрал в конверт и принялся рвать его на части. Сначала пополам, потом еще раз, потом еще, и так пока в руке не остались лишь клочки, белые, с неровными краями. Олег бросил их в урну у входа в столярный цех, отошел в сторонку и бессмысленно уставился на забор. И ничего не чувствовал, кроме зверской усталости, от нее клонило в сон и глаза слипались сами собой. От цеха ветром доносило едкий табачный дым, голоса, смех, мат и запах стружки. Олег поднял воротник, и смотрел на сизый перед оттепелью лес за забором, на низкое небо, на ворон, запросто сновавших над «колючкой». Два с половиной года перед глазами одно и то же, и это еще даже не половина срока, впереди еще столько же, а потом еще немного, и он свободен, можно ехать домой. Можно, но зачем? Да и не некуда – отец на свидании сказал, что продал все заработанное когда-то на полигоне: и дачу, и квартиру, переехал в хрущевку на окраине города, надеялся до последнего, что на эти деньги вытащит сына. Олег пытался его отговорить, но старик гнул свое. Выглядел паршиво – бледный, похудевший, но держался молодцом, хоть и из последних сил. А прощаясь, обронил точно ненароком, что Наташка тогда сделала аборт и куда-то пропала из города, и что если Олег попросит ей позвонить или весточку какую передать, то пусть на отца не рассчитывает.

Весть о Наташкином вероломстве неожиданно сильно резанула по сердцу, Олег и не ожидал от себя такого, думал, все отболело давно, но ошибался. Два дня как не свой ходил, а потом от адвоката узнал, что отец слег, потом его хоронили чужие люди, потом пришло это письмо. И – как вишенка на торте – пришло в день рождения заключенного Покровского О. С., ни раньше, черт подери, ни позже. Хорош подарочек, что уж там…

Под окрики охраны Олег вернулся в цех, в свою комнатенку, где работал кем-то вроде кладовщика и бухгалтера в одном лице. На старом компьютере выписывал накладные на отгрузку столярки, принимал материал, делал отчеты – работа тупая до безобразия, однообразная и никчемная. Сел на стул, подвинул к себе чудовищно грязную клавиатуру, но вместо того, чтобы начать работу, просунул руку под столешницу. Здесь, никуда не делся, двухметровый обрывок тонкого черного провода, лежит, свернувшись, неприятно холодит ладонь. Олег отдернул руку, уставился в монитор, плохо соображая, что видит перед собой. Сейчас придет машина, ее загрузят – если верить каракулям на бумажке, принесенной из цеха – сосновым брусом, нужно сделать документы и отдать их грузчикам, чтобы те передали водителям. Да какой, к черту, брус, гори он огнем вместе с машиной, цехом, бараками и всем миром заодно. Кому это нужно, если жизнь кончилась. Все, финита, конец игры.

«Дальше без меня» – Олег схватил шнур, спрятал его под свитер, прихватил пару бумаг и вышел из своего «кабинета». Быстро, но не бегом прошел через цех на склад готовой продукции, озабоченно глядя в документы, вроде как уточнить кое-что собирался. А на складе завернул направо, прошел вдоль стеллажей, свернул еще раз и оказался у торцевой стены. Шум из цеха сюда почти не доносился, пахло канализацией, а с улицы слышался собачий лай и голоса охраны – под потолком имелось узкое, неплотно закрытое окно. Олег бросил бумаги на стеллаж, вытащил провод, примерился. Да, как раз хватит: он давно присмотрел этот темный угол, просто так, не отдавая себе отчета, заходил сюда при каждой возможности и убеждался, что лучшего места не найти. Лампочка давно перегорела, на полу полно старых ящиков, а стеллаж, заставленный коробками, удачно загораживает угол от прохода. Главное, сделать все быстро, и когда его найдут, помощь заключенному Покровскому О. С. уже не понадобится. В теории все получалось складно, правда, омрачала одна мысль – похоронят в безымянной могиле под номером, но и это еще полбеды. Все пройдет быстро – это понятно, но будет очень грязно, некрасиво и неприглядно, и он оставит по себе дурную память.

Из кармана к ногам упал белый бумажный обрывок, Олег скривился и забрался на стеллаж, перекинул конец провода через балку под плоским потолком, закрепил, второй конец намотал себе на шею. По коже пробежал озноб, Олег передернулся, но действовал быстро и ловко, точно не в первый раз мастерил себе петлю. Видимо, за последние месяцы он столько раз мысленно прогонял эту картинку перед собой, столько раз скручивал и разматывал шнур, что сейчас пальцы действовали сами. Затянуть еще разок, посильнее, закрепить, дернуть за тянущийся к балке конец, и все закончится.

– Бог в помощь.

Олега будто кипятком ошпарили, он повернул голову и не сразу сообразил, что происходит. Перед глазами стлался туман, потолок качался, балка извивалась, точно лиана, стеллаж и стенка выгибались волнами. А между ними виднелся силуэт человека, он то приближался, то его снова относило к проходу, человек что-то говорил, но Олег не разобрал ни слова. Стеллаж покачнулся, Олег не удержал равновесие и рухнул вниз.

Горло сдавило, голова рывком откинулась назад, и стало больно, так больно, что Олег не выдержал и закричал. Но это лишь так показалось, из глотки вырвался жалкий хрип, тело свело судорогой, его швырнуло к стене, потом он врезался затылком в жесткий бок коробки, Олег разинул рот, попытался вдохнуть, но провод сдавил горло, удавка держала его крепко. Тело выгнулось так резко, точно преломился хребет, он бился в петле, пытался вдохнуть, рвал ногтями кожу на шее, перед глазами все плыло, и свет уже гас, накатывали смертные сумерки, когда удавка пропала. Олег рухнул вниз, врезался локтем в бетонный пол, боль привела в чувство, и он увидел над собой человека, но видел только смутные очертания его лица.