– Не надо, я все подпишу. Не трогайте Наташку, скоты.

Чирков и его подельник показались в дверях, подняли Олега с пола, вытащили в коридор, оттуда в кабинет, усадили на стул. Макс держал Олега за плечи, пока Чирков раскладывал на столе документы. Олег пытался прочитать хоть что-то, но перед глазами все плыло, смысл написанного терялся, да он и ручку-то еле держал в пальцах, с трудом выводил свою подпись под строчками протокола.

– Вот и все, умница. – Чирков просмотрел бумаги, убрал их в папку, и снова покровительственно похлопал Олега по щеке.

– Хороший мальчик. Ничего, на первый раз много тебе не дадут, посидишь, отдохнешь. Может, открытие какое совершишь и Нобелевку получишь за открытие тайны черных дыр. Тогда все девки твои будут… Макс, звони, пусть забирают. И Сане скажи, что отбой, пусть его сегодня профессионалки обслужат, он, поди, уже отдохнуть настроился, а тут такой облом…

И будто чумной вихрь поднял и поволок дальше: провонявший блевотиной полицейский «уазик», койка в ИВС с зарешеченным окошком под потолком, потом Сизо. Теснота, духота, мат, отбросы вместо еды, тошнота, головная боль, потом разговор в небольшом кабинете с полной активной черноволосой женщиной средних лет, что сидела за столом напротив – бесплатным адвокатом.

– Плохи ваши дела, – с места в карьер начала она, – лет шесть вам дадут, не меньше. Учитывая тяжесть содеянного плюс то, что потерпевший оказался инвалидом, и ему понадобилось специальное лечение после нападения… В общем, я вас предупредила, готовьтесь.

Несколько лет назад Олег переболел воспалением легких. Температура зашкаливала за сорок, антибиотики не помогали, и в какой-то момент он решил, что это все, конец карьеры. Боли тогда он не чувствовал, да и не только боли – вообще ничего, кроме странного чувства, что оказался на карусели, как в детстве. Только та стоит на месте, а мир крутится вокруг, показывает картинки: яркие, пестрые, живые. Слышал даже голос матери, давно и прочно, казалось, забытый, а потом отец привез новые – термоядерные, по словам завотделением – антибиотики, и все прошло. А сейчас все вернулось, только дышал он почти свободно, боль в сломанных ребрах чувствовал через раз, но мир снова кружился вокруг него, на это раз не задевая. Сутки сменяли друг друга, наступала ночь, шел дождь, вокруг мельтешили зэки и охрана, а он по-прежнему думал, что все пройдет. Даже свидание с отцом прошло как под гипнозом, Олег в основном молчал и смотрел вбок, не в силах взглянуть в глаза родному человеку.

Отец – седой, загорелый, немного сутулился как всегда, старался выглядеть спокойно, говорил уверенно, но во взгляде читалась растерянность и толика отчаяния.

– Как? – только и спросил он, увидев сына за стеклянной перегородкой, – как, Олег? Почему? Ты можешь мне объяснить?

Не мог, даже если бы и хотел, слова отца не задевали его, будто чужой человек сидел напротив, которому все безразлично. Отец состояние сына помнил, и заговорил снова:

– Олег, я им не верю, это чушь, бред, это подстава. Тебя заставили это подписать? Тебя били? Ты как себя чувствуешь? Да не молчи ты!

Он смотрел в лицо сына, смотрел пристально, да только зря старался. Мелкие ссадины на лице давно зажили, а кровоподтеки на ребрах и позвоночнике скрывает футболка, только не надо отцу знать об этом, незачем.

Олег поднял глаза, посмотрел на отца и собрался с духом:

– Нет, я сам. Все так и было.

И, не давая отцу сказать и слова, спросил:

– Как Наташка? Ты ее видел, она звонила?

И только сейчас будто стряхнул с себя сонную одурь последних дней, и не сводил с отца глаз. Тот развел руками:

– Не знаю, пропала. Телефон выключен, по городскому никто не отвечает. Я звонил вчера и сегодня утром – тишина.

От этой новости стало полегче, почему-то пришла уверенность, что Наташка в безопасности, что ей хватило ума сообразить, что дело дрянь и уехать куда подальше, и отсидеться, пока все не уляжется. А если еще здесь, то пусть уезжает немедленно, хоть она Чиркову не нужна, он свое получил, и девушку не тронет. «Или наврал?» – тяжко шелохнулось нехорошее предчувствие, но Олег отогнал его из последних сил.

– Передай ей, что у меня все нормально.

– Замолчи! – выкрикнул отец, – замолчи и меня слушай! Плевать мне на твою прошмандовку, мне ты нужен, живой и здоровый! Я квартиру и дачу продам, найду тебе хорошего адвоката, он тебя вытащит.

Отец Наташку малость недолюбливал, но старался скрывать свою неприязнь, однако сейчас сдерживаться не стал, и Олег попытался перевести разговор на другое:

– Не надо, не поможет, – сказал он, но тщетно: отец и слушать его не стал. Махнул рукой и резко поднялся со стула, поспешно вышел из комнаты для свиданий. Олега увел конвой, и, пока шли в камеру, он снова, как в тину, погрузился в свою «пневмонию» – так было легче ждать финала.

А вот суд он помнил отчетливо, все до последней минуты, почти слово в слово, сказанное каждым из тех, кто находился в зале. Их было немного: судья, секретарь, прокурорский, отец – в новом костюме, белой рубашке, с государственной наградой на лацкане пиджака, сидел рядом с приятелем-соседом, пожилым полным мужиком из квартиры напротив. Наташка не пришла, зато «потерпевшие» привалили толпой. Собственно инвалид – он приковылял с палочкой – сидел, прижимая жирную короткопалую лапу к груди, не забывая при этом тяжело дышать. Рядом суетилась полная беловолосая тетка, шуршала упаковками лекарств, совала «инвалиду» то таблетку, то пузырек, но тот героически отказывался. И, превозмогая боль, поведал суду, как Покровский О. С. напал на него с ножом, причинив тем самым вред и без того слабому здоровью. Вред квалифицировали как средней тяжести, о чем имелось экспертное заключение, потом выступал свидетель, Титов, чернявый с квадратной рожей, третьего почему-то не было. Зато этот отдувался за двоих: складно пропел суду свои показания, после чего зачитали Наташкины. «Мы подъехали к моему подъезду, у подъезда сидели Капустин и еще два человека. Покровский увидел их, и сказал: «ненавижу, суки, сейчас вы подохнете», достал нож и набросился на Капустина». Этот удар Олег перенес спокойно: чего-то подобного он ждал, по-другому просто и быть не могло. Новые показания, чудесные справки – он уже устал удивляться, и просто ждал, когда все закончится.

Отец, услышав это, выругался в голос, получил замечание от судьи, смотрел то на сына за решеткой, то в окно. Дачу он продал, а вот с адвокатом не успел: слишком быстро назначили суд, и «бесплатная» тетенька сидела неподвижно с прямой спиной, и что-то записывала в блокнот. Крыть ей было нечем, выступление получилось кратким и смазанным, его выслушали и сразу забыли.

А отец тем временем бледнел, бледнел на глазах, тянулся к галстуку, дернул его, стащил, расстегнул пуговицы. Но справился с собой, поднялся на ноги, когда судья зачитывала приговор. Олег не сводил глаз с отца, и невнимательно слушал, что там вещает серьезная молодая женщина. Она говорила долго, зачитывала с листа, брала их со стола один за другим, отец держался за спинку кресла и молчал, сжав губы, судья говорила, инвалид внимал ей, как и оплывшая блондинка, ростом сыночку едва ли до плеча.

– Семь лет колонии общего режима, – прозвучало в тишине, зашуршали бумаги, судья села на место. А отец посмотрел на Олега, странно улыбнулся и вдруг повалился набок, сосед подхватил его, заозирался по сторонам, не зная, что делать. Олег кинулся к решетке, но охранник закрыл ему обзор, заорал что-то, угрожая, но Олегу было плевать. Он ничего не видел, хотел крикнуть, позвать отца, но горло перехватило, внутри все сжалось в ледяной комок. Успел только заметить, как отца под руки выводят из зала, следом поспешно смывается инвалид с мамашей, потом уходят остальные. Олег вцепился обеими руками в прутья и смотрел через плечо охранника на дверь, смотрел, пока не грохнула решетка, и конвой не потащил его к выходу.

***

Ольга сидела на лавочке напротив фонтана и смотрела куда-то вверх, слегка щурилась и улыбалась. Стас тихонько обошел ее со спины, закрыл ей ладонью глаза. Ольга вздрогнула, засмеялась, и сказала: