– Нормально! – напевал он. – Нормально труд охраняют. Рабочий – оплот предприятия! Любуйтесь, пацаны! Даёшь плавку к годовщине Великой Октябрьской! Война у них! В башке у вас война!

– Ты мне про войну не пой! – прикрикнул Дрогин. – Ты много понимаешь!

Я помог Пряжкину подняться и оттащил в сторону:

– Знаешь меня?

– Да знаю я тебя. Рыковановский ты.

– Давай, Василь Петрович, успокой народ. Выдадим СИЗы, воздух проверим, меры примем. Предприятие всё равно не встанет. Будем искать выход, а ты пока не наглей, ясно?

– Ясно, – нехотя буркнул тот. – СИЗы твои от пыли защищают, а тут це-о, понятно, це-о! Угарный газ, розовая смерть! Тут только в противогазе.

– Противогазы раздадим. Терпите пока.

Он посмотрел на меня не зло, скорее, с жалостью. Так смотрят на умалишённых.

На обратном пути я зашёл в свой кабинет, оформил докладную на Дрогина, распорядился провести внеочередную проверку состава атмосферы в ЭСПЦ-2, а затем позвонил в отдел кадров:

– Валя? Это Шелехов. Подготовь документы на увольнение Пряжкина Василия Петровича, начальника бригады ЭСПЦ-2. По каким основаниям? По состоянию здоровья. Направьте на внеплановый медосмотр. И пусть выплатят три оклада.

Я положил трубку, подумал и набрал снова:

– Валя, пять окладов.

Ремонт печи в ЭСПЦ-2 – дело небыстрое. А Пряжкин не угомонится. Рабочие терпеливы, но такие как он, потерявшие страх, способны их разбудить. Таких надо убирать сразу, иначе в нас почувствуют слабину и зараза перекинется на весь завод.

Происшествие взбодрило меня. Я вышел из оцепенения и следующие двое суток в общей сложности спал часа четыре, но многое узнал о последних днях Эдика.

Эдуард Самушкин родился в Верхней Пышме в 1991 году. После поступления в УрГУ в 2009 году он переехал в Екатеринбург, где получил степень бакалавра на кафедре «Социологии». Первосортным студентом он не было, дефицит усидчивости компенсировал социальной активностью, был членом студенческого совета при гуманитарном институте и массовиком-затейником на всех вузовских сборищах. Апофеозом его организаторских талантов было участие в подготовке студенческих выступлений 2012 года, после которых он был задержан и на трое суток помещён под административный арест – его едва не исключили из вуза.

С тех пор он изменил повестку, увлёкся урбанистикой и вопросами экологии, примкнув к команде избранного в 2013 году главы городской администрации. В тот момент в Екатеринбурге было двоевластие, и помимо мэра города, лишённого серьёзных полномочий, управлением занимался сити-менеджер. Самушкин находился в оппозиции к последнему, и от лица мэра развернул активную кампанию за сохранение исторического образа города. В 2017 году он был в числе организаторов митингов против строительства искусственного острова на городском пруду Екатеринбурга возле Плотинки, где Дягилев планировал построить храм. Тогда же, видимо, Эдик и привлёк внимание металлургов.

Вскоре после этого он переехал в Челябинск вслед за невестой Илоной, студенткой УрГУ, урождённой челябинкой. Здесь он развернулся с новой силой, организовав экологическое движение «Прозрачная среда». Эдик быстро стал узнаваем в городе, чему способствовала яркая внешность и смелые заявления. Привыкшие к осторожности челябинцы легко поддались на его обаяние.

Связь Эдика с дягилевскими была для нас очевидной, и первое время Рыкованов всерьёз думал о его устранении, но Пикулев был против решительных мер. Вскоре нам удалось раскопать историю из студенческого прошлого Эдика, связанную с наркотиками, после публикации которой его образ в глазах публики потускнел. К тому же он увлёкся светской жизнью, выпивал и утратил форму, и нам удалось представить его как человека жадного до славы, денег и удовольствий. Поэтому Эдик пошёл на негласную сделку и больше не переходил красных линий. Пикулев считал, что его сборища позволяют нам вести учёт городских сумасшедших и чувствовать их настроения.

Я присматривал за Эдиком, но за два года не возникло даже необходимости встретиться – Эдик хорошо понимал намёки. Если на сцене он казался абсолютно бесстрашным, то в жизни был осторожен. О его болезни, про которую говорил Воеводин, мы не знали: своё состояние он искусно скрывал.

В последние полгода у меня было ощущение, что Эдик размяк: он реже писал, его посылы повторялись, и ажиотаж вокруг него спал. Возможно, на него действовала болезнь или он зажирел, но Дягилев вполне мог рассматривать вопрос о снятии его с довольствия. Впрочем, это бы означало, что Эдик может переметнуться на нашу сторону, а значит, провокация в виде его убийства могла быть одним из вариантов развязки этих отношений. Для Дягилева ветка к его бывшему заводу была красной тряпкой, так что он мог разыграть всех своих козырей.

Мои люди тщательно отсмотрели видеозаписи с митинга, но чего-то экстраординарного не нашли, что неудивительно: вряд ли убийца был настолько глуп, чтобы действовать на виду. Проверка ближайших соратников Эдика результата не дала: в теории, они все могли быть причастны, но без хороших зацепок это было гадание на кофейной гуще.

У Эдика при себе было два телефона, и мне удалось получить доступ к ним. Один был довольно примитивным, но с хорошей блокировкой, над взломом которой пришлось повозиться – его Эдик использовал в основном для воркования с любовницей на языке смайлов и коротких ласковых фразочек. Рабочих переписок здесь не было.

Основной смартфон Эдика разблокировали, приложив к сенсору мёртвый палец. Эдик был зарегистрировал во всех соцсетях и мессенджерах и настолько активен, словно за него писал целый штаб. Он, наверное, страдал расщеплением личности, то превращаясь в строго начальника, то мурлыкая как кот – была у него склонность флиртовать с поклонницами в такой манере, словно тем было по двенадцать лет. Его переписка была сравнительно мирной, и я не нашёл намёков на угрозы или резкое недовольство. Иногда Эдик сцеплялся с кем-нибудь в комментариях, однако в силу своего ветреного характера предпочитал сглаживать углы и устранялся от затяжных дискуссий. У него было с десяток регулярных хейтеров, но их аккаунты говорили, что это интернет-кликуши, не способные на убийство.

В телефоне Эдика меня заинтересовало несколько обстоятельств. Фитнес-приложение показывало, что с середины мая он активно занимался бегом, начав с дистанции пять километров и постепенно увеличив до девяти. Бегал он с отягощением, что было видно по снимкам в соцсетях. Это напоминало подготовку к марш-броску.

Сам марш-бросок, вероятно, состоялся за несколько дней до митинга, 5 и 6 июня: Эдик выключил оба телефона ещё накануне, и они появились в сети лишь поздним вечером 6-го числа. Никаких упоминаний об этих днях в переписке Эдика я не нашёл. Если бы он принимал участие в любительском марафоне или, скажем, взошёл на Иремель, лента бы пестрела его селфи.

Также возможно, что у него был ещё один резервный способ связи с заказчиками или партнёрами, но найти третий телефон Эдика мы не смогли.

Я подключил людей из центра видеофиксации, которые отследили маршрут Эдика в эти даты. Из дома он ушёл поздним вечером 4 июня с большим рюкзаком на плече и сумкой, сел в свою машину и поехал к северному выезду из Челябинска, на Екатеринбург. Камера зафиксировала его машину у бывшего поста ГИБДД, но до следующих камер возле Казанцево, Нового Поля и Долгодеревенского он уже не доехал. В следующий раз его машина попала в кадр вечером 6 июня там же, у северного поста ГИБДД, незадолго до момента, когда он включил телефоны. Значит, он или отсиживался в местных садах, или ходил куда-то пешком или пересел в чужую машину. Я попросил ребят из центра проверить автомобили, которые предположительно делали остановку на участке от поста ГИБДД до Казанцево – это вычислялось по соотношению их примерной скорости и времени в пути. Работа была очень трудоёмкой и долгой, но результата не дала.

Я отправился к его вдове. Илону я застал во дворе дома в «Академе», где она гуляла с годовалым малышом, коренастым, неуклюжим, похожим на маленького краба. Илона оказалась красивой башкиркой с высокими скулами, словно у неё была примесь индейской крови. В Илоне чувствовалась и гордость, и гнев, и меня она восприняла в штыки, заявив, что, если я хочу найти причастных, стоит поискать среди собственных волкодавов. На вопросы она отвечала прямо и без утайки, и вскоре я понял, что на Эдика она злилась не меньше, чем на нас.