– Ты что, не понимаешь, что могла погибнуть?

В ее глазах мелькает желтый проблеск. Похоже на сожаление. Она выглядит неуравновешенной. Будто жалеет, что я не провалилась во мрак и не оставила ее в покое. Так что все-таки опаснее, портал или моя мать?

– Отпусти! – ору я.

Но она лишь властно берет меня на руки. Я окунаюсь в тепло ее тела и чувствую жаркое дыхание на своей шее.

– Садись в чертову машину, – велит она, отпуская меня, – и в жизни больше так не делай. Это не шутки, Колли.

У нее обычное, утомленное лицо, а в голосе лишь слышится привычное напряжение.

Как же мне радостно вновь оказаться в тихом гуле машины. Хорошо даже от ремня безопасности, надежно перехватившего грудь. «Куда вы подевались? – спрашиваю я Бледняшку Колли и щенка Дампстера. – Я так испугалась».

«Там было полно других собак, – отвечает Дампстер, – и я просто пошел с ними поздороваться».

Значит, в Онести есть Бледняшки. Интересно, смогу ли я когда-нибудь их увидеть? Я немного думаю об этом, пока в окно светит закатное солнце, окрашивая небо в апельсиновый цвет. О привидениях собак первопроходцев, потом о диких призраках тех, кого бросили, уйдя из этого города.

«А мне пришлось пойти за ним, чтобы забрать, потому что еще не пришло время», – добавляет Бледняшка Колли.

Зная этот ее кичливый тон, я закатываю глаза. Опять чудит. Однажды она целую неделю провисела в шкафу, как старая блузка, постоянно твердя одно-единственное слово: «Эмболия, эмболия, эмболия». А потом просто вновь стала нормальной, таскалась со мной по утрам в школу, пряталась в рюкзаке и отпускала злобные шуточки в адрес учителей.

«Сердце мне пронзи, в глаз иглу воткни – я умру, смотри», – напевает Бледняшка Колли.

Она даже сочинила на эти слова мелодию.

«В старину так поступали, когда хотели убедиться, что ты покойник».

Сообщать ей что-то новое порой весьма забавно. Бледняшка Колли может выставлять себя жуткой всезнайкой, хотя на деле не дает мне даже дорассказать историю, что для нее вполне типично.

«Смотри-ка, – говорит она, – мы уже приехали».

От страха, который на меня нагнала Колли, в груди до сих пор гулко бьется сердце. Я только на секунду опустила в телефон глаза, и она сразу же пропала. Бесследно исчезать она по-прежнему умеет хорошо, будто куда-то ускользая из этого мира. Я нашла ее у старого шахтного ствола, надо же было такое удумать. Она тянулась к нему с таким видом, будто увидела пони и решила его погладить. Это было очень опасно, причем ровно то, что я велела ей никогда не делать. Она легко могла съехать по каменистой осыпи и провалиться вниз. Я вышла из себя и наорала на нее – до сих пор перед взором стоят ее испуганные глаза, в которых плещется какое-то знание. Под ее ногой хрустнул камешек, она малость поскользнулась и пошатнулась. Тогда я схватила ее и оттащила от тьмы. От ужаса у меня во рту все еще стоит сладковатый стальной привкус. В то же время на поверхность, как бы я ее ни давила, пробивается и другая мысль. Рано или поздно Колли снова попытается причинить Энни вред.

Что, если мне удастся сохранить только одного ребенка? Что, если придется выбирать?

– Мам… – говорит Колли.

С моих губ срывается ругательство, я выравниваю машину, которая выехала на встречку. Сосредоточься. Потом останавливаюсь.

– Приехали, – обрадованно говорит Колли.

В полумраке черным силуэтом выделяются высокие ворота с пятью прутьями.

– Давай, солнышко.

Приятно слышать, что мой голос звучит нормально. Хотя до нормы мне ой как далеко.

Закрыв ворота, Колли запрыгивает обратно в машину. Как только нас со всех сторон окружает ограда, у меня тут же улучшается настроение. Когда открытая всем ветрам пустыня остается позади, мир вокруг кажется лучше. Весь ее простор забирается в голову и порождает безумные мысли. Я уверена, что все эти мои размышления были навеяны как раз ею.

Вокруг Сандайла на многие мили идет забор из сетки-рабицы. Снаружи он выглядит как правительственный объект из телешоу. Там даже есть предупреждающие знаки «Вход воспрещен». По крайней мере, были. К этому времени большинство из них, по-видимому, проржавели и отвалились. Мы проезжаем мимо сарайчиков для хранения инструментов, старых теплиц, амбаров и генераторных будок, которыми усеяна территория. По мере приближения к центру силуэты растут в высоту – это надворные постройки и конюшни, когда-то превращенные в гостевые дома и давно никем не используемые. Сквозь длинную, темную крышу проглядывает треугольник ярко-синего сумрака. Это беседка, в которой можно устроиться в одном из больших кресел, каждое из которых вырезано из цельного куска красного дерева, и полюбоваться вздымающимися за пустыней горами. Даже в дневную жару там классно как размышлять, так и работать. Мия и Фэлкон задумывали Сандайл источником вдохновения.

Загоны для собак я снесла, но высокие столбы по их углам намертво вросли в бетон, да так, что их нельзя даже сдвинуть с места. Теперь они одинокими часовыми выделяются у дороги на фоне полумрака. Лаборатории кучкуются за стеной кактусов и милосердно сокрыты от посторонних глаз. Будь у меня возможность, я бы и их сровняла с землей, но снести дом на удивление дорого, особенно здесь. В итоге я их основательно выпотрошила, навесила на двери огромных цепей и висячих замков, позакрывала их и бросила все это дело ржаветь. Их зеленые стены теперь облупились, из-под них проглядывает красноватый саман. Время от времени я хожу их проверить. Внутрь не вхожу. Просто хочу убедиться, что там не обосновались привидения.

Собственно сандайл – солнечные часы, давшие название дому, – расположился в стороне от дороги, в крутой пирамиде из камней. Местечко сокровенное, явно не для любопытных глаз проезжающих мимо водителей.

Когда последний поворот дороги остается позади, в вечернем свете на нас вдруг надвигается дом. Вот мы и в самом его сердце.

На первый взгляд Сандайл кажется брошенным и даже разоренным – груда камней, наваленных перед безликим фасадом с неровной, разрушенной на вид крышей. Будто средневековый замок после плотного артиллерийского обстрела. Вокруг во все стороны разбегаются низкие кустарники и кактусы, чем-то напоминающие стариков, пригибаемые к земле штормами и продуваемые ветрами. Сам дом круглый, идеальный шар в два этажа высотой, выстроенный из массивных глыб пустынного камня. Превосходная защита от жары.

Пока я воюю с замками, Колли водит пальцами по старой вывеске, выгравированной на дереве и прибитой слева от входной двери. «СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» – гласит на ней надпись.

– У тебя же в детстве не было домашних питомцев, – говорит она, – зачем тогда понадобилась эта вывеска?

– У нас были собаки, – напоминаю я ей, – правда, не домашние питомцы. Тебе тоже надо бы кого-нибудь завести, котенка или…

Последние слова слетают с моих губ совершенно бездумно.

– Мам, у меня уже есть щенок, – утомленно говорит Колли, – идем лучше в дом.

Когда я отпираю дверь, нас встречает знакомый запах теплого дерева и спертого воздуха. Но мне не удается сдвинуться с места. Когда я вспоминаю, что увидела в ее рюкзаке, к горлу подкатывает тошнота. Небольшой портрет из костей. Когда я велела ей его оставить, она завизжала: «Но мне надо взять щенка Дампстера с собой!»

«Главное, пусть сядет в машину», – подумала я. Касаться этой штуковины у меня не было никакого желания. Поэтому я разрешила ей аккуратно положить картину из костей обратно в рюкзак. Я подумала: «Так вот что получается, когда учишь детей кричать, не издавая ни звука?»

До меня вдруг доходит, что, собственно, она натворила. Доходит в плоти и крови. Моя дочь убила живое существо. Взяла теплого, извивающегося в ее руках щенка и… И что было потом? Подняла его тельце высоко над головой и с силой швырнула о бетон на усыпанной опавшими листьями аллее за домом? Схватила за тонкую шейку и сдавила ее, пока он брыкался, выставив белое брюшко и суча в воздухе лапками, которые, будь у него возможность вырасти, стали бы размером с картошку? А может, подмешала в миску с хлебом и молоком какого-то яда, а потом выманила его из-под какого-нибудь контейнера. У меня перед глазами стоит картина, как он жадно ест, расплескивая из миски грязной жижицей молоко и помахивая хвостиком не больше мизинца. Я представляю неподвижное лицо Колли, ее зеленые миндалевидные глаза, наблюдающие за тем, как ему становится плохо, как он скребет лапками по животу. Последний сценарий представляется мне наилучшим из всех, на которые только можно надеяться.