– Я идиот.

– И я мертв.

– И я мертв.

– И я никак не смогу вернуться к жизни, потому что это невозможно.

– И я никак… что?

Хьюго согнулся пополам от разбиравшего его скрипучего смеха.

– О. Видел бы ты свое лицо. Такого ни за какие деньги не купишь!

Кожа под правым глазом Уоллеса задергалась, он опустил руки и медленно поставил ногу на пол.

– Что?

– Ты мертв, – сказал Хьюго. – И тебя нельзя оживить. Так не бывает. Честно. – Он толкнул Мэй локтем в бок. – Видишь? Каков придурок. Он мне нравится. Жалко будет, когда он уйдет. Такой смешной.

Мэй посмотрела на дверь.

– Из-за тебя у нас будут неприятности, Нельсон.

– Пфф. Смерть необязательно печальна. Надо научиться смеяться над собой, прежде чем мы…

– Нельсон, – медленно проговорил Уоллес.

– Старик посмотрел на него:

– Что такое?

– Она назвала вас Нельсоном.

– Так меня зовут.

– А не Хьюго.

Нельсон помахал рукой:

– Хьюго – мой внук. – Он прищурился. – И ты не расскажешь ему, что мы тут вытворяли, если ты не враг себе.

Уоллес вытаращился на него:

– Вы это… вы это серьезно?

– Я серьезен, как сердечный приступ, – ответил Нельсон, а Мэй, казалось, поперхнулась. – Упс. Слишком рано?

Уоллес неуверенно шагнул к старику, сам не зная, что собирается сделать. Он ничего не соображал, не мог выговорить ни единого слова. Зацепился за собственную ногу и упал в сторону Нельсона, его глаза расширились, изо рта вырвалось что-то вроде скрипа двери.

Но он не очутился на Нельсоне, потому что тот исчез, и Уоллес рухнул ничком на пол.

Он поднял голову, как раз когда старик снова предстал его глазам. Он стоял у камина и грозил Уоллесу пальцем.

Уоллес, глядя в потолок, перекатился на спину. Грудь у него вздымалась (что было особенно досадно, если учесть, что легкие теперь были ему без надобности), кожу саднило.

– Вы мертвый.

– Мертвее некуда, – согласился Нельсон. – И смерть стала для меня облегчением, правду тебе говорю. Старое тело порядком поизносилось, и, сколько я ни старался, не мог заставить его работать так, как мне хотелось. Иногда смерть – благословение, даже если мы не сразу понимаем это.

И тут раздался еще чей-то голос, глубокий и теплый, произносимые им слова, казалось, имеют вес, и за крюк в груди Уоллеса словно сильно потянули. Ему должно было быть больно. Но больно не было.

Он почувствовал едва ли не облегчение.

– Дедушка, ты снова шалишь?

Уоллес повернулся на звук этого голоса.

В дверях появился человек.

Уоллес медленно моргнул.

Человек спокойно улыбнулся, обнажив невероятно белые зубы. Два передних были чуть кривыми, что странным образом добавляло ему очарования. Он был, вероятно, на дюйм-два ниже Уоллеса, руки и ноги у него были худыми. На нем были джинсы и рубашка с отложным воротником, а поверх этого фартук с вышитыми словами ПЕРЕПРАВА ХАРОНА. Фартук немного топорщился, повторяя очертания небольшого животика. Кожа темно-коричневая, глаза почти орехового цвета с зелеными крапинками. На голове, как и у старика, была прическа афро, только волосы были черными, а не седыми. Он казался молодым; не таким молодым, как Мэй, но определенно моложе Уоллеса. Дощатый пол скрипел при каждом его шаге.

Он поставил поднос, что был у него в руках, на стойку, чайник звякнул об очень большие чашки. Он обошел стойку. Аполлон бегал вокруг него и сквозь его ноги. Человек смеялся, глядя на Уоллеса.

– Я все видел. Это было забавно, правда?

Пес согласно лаял.

Уоллес смотрел на приближающегося к нему человека. Сам не зная почему, он сосредоточился на его руках: пальцы на них были странно тонкими, кожа ладоней оказалась светлее, чем на тыльных сторонах, ногти походили на маленькие луны. Он потер руки и сел на корточки рядом с Уоллесом, хотя и на некотором расстоянии, словно считал его человеком непредсказуемым. И только тут Уоллес заметил, что трос, прикрепленный к его груди, тянется к этому человеку, хотя никакого крюка у того не было. Трос просто исчезал в грудной клетке – там, где должно быть его сердце.

– Привет, – сказал человек. – Вы Уоллес, верно? Уоллес Прайс?

Уоллес кивнул, не в силах произнести хоть что-нибудь.

Улыбка человека стала шире, крюк в груди Уоллеса нагрелся.

– Меня зовут Хьюго Фриман. Я перевозчик. Уверен, у вас есть ко мне вопросы. И я очень постараюсь ответить на них. Но все по порядку. Хотите чаю?

Уоллес никогда особенно не любил чай. Если его настойчиво угощали им, он говорил, что не понимает, почему этот напиток пользуется такой популярностью. Это всего лишь сухие листья в кипятке.

Он по-прежнему во все глаза глядел на человека по имени Хьюго Фриман, и оттого ситуация становилась только напряженней. Движения Хьюго были полны изящества, казались продуманными, словно он танцевал. Он не протянул Уоллесу руку, чтобы помочь встать, а предложил подняться самостоятельно. Уоллес послушался, но подходить к Хьюго не стал. Если Бог и существовал, то им был именно этот человек, что бы там ни говорила Мэй. Возможно, это был еще один трюк, проверка с целью выяснить, как поведет себя Уоллес. Ему нужно быть осторожным, особенно если придется настаивать на том, чтобы стоящий перед ним человек воскресил его. И не имело никакого значения, что трос, похоже, осуществлял связь между ними – он то натягивался, то провисал, в зависимости от того, как близко они оказывались друг к другу.

Аполлон сидел рядом со стойкой у ног Хьюго и взирал на него с обожанием, тихо постукивая хвостом по полу. Мэй помогала Нельсону, хотя тот и ворчал, что способен справиться со всем сам.

Уоллес смотрел, как Хьюго берет с подноса заварочный чайник. Он поднес его к лицу и сделал глубокий вдох. Потом кивнул и сказал:

– Он должен был уже настояться. Так что можно пить. – Он посмотрел на Уоллеса почти виноватым взглядом. – Это органический чай, что на первый взгляд вам не очень подходит, но у меня глаз наметанный. Я думаю, вы любите все органическое. И мятное.

– Я не люблю ничего органического, – пробормотал Уоллес.

– Это хороший чай. – Хьюго начал разливать чай. – Думаю, он вам понравится. – На подносе стояли четыре чашки с разным цветочным рисунком. Хьюго попросил Уоллеса взять чашку, рисунок на которой уходил внутрь.

– Я мертв, – сказал Уоллес.

Хьюго широко улыбнулся ему:

– Да. Да. Мертвы.

Уоллес стиснул зубы.

– Я не… забудьте. Разве, черт побери, я могу взять чашку?

Хьюго рассмеялся. Низкий смех зародился у него в груди и выплеснулся изо рта.

– А. Понятно. Где-либо еще так оно и было бы. Но только не здесь. Попробуйте взять ее. Обещаю, вы не будете разочарованы.

Ни у кого не могло быть полной уверенности в этом. Уоллес был способен коснуться лишь Мэй и земли под ногами. Да еще Аполлона, но вот его касаться совсем не хотелось. Происходящее воспринималось им как проверка, и он ни на йоту не доверял этому человеку. Уоллес не знал, что такое йота, но полагал, что она не очень большая.

Он вздохнул и потянулся к чашке, ожидая, что его рука пройдет сквозь нее, готовый посмотреть на Хьюго и спросить: Видите?

Но тут он почувствовал исходящее от чашки тепло и ахнул от изумления, когда пальцы коснулись ее поверхности. Она была твердой.

Она была твердой.

Его рука дернулась вверх, и чай, перелившись через край, попал ему на пальцы. Уоллес зашипел, потому что было горячо, но скоро это ощущение исчезло. Он посмотрел на пальцы. Они имели свой обычный цвет, ожога на них не было.

– Это особые чашки, – объяснил Хьюго. – Для таких, как вы.

– Для людей вроде меня, – глухо повторил за ним Уоллес, по-прежнему глядя на пальцы.

– Да. – Хьюго кончил разливать чай и поставил чайник обратно на поднос. – Для тех, кто расстался с одной жизнью и готовится к другой. Они обернулись бесценным подарком для меня, когда я стал тем, кем являюсь сейчас.