Если красота – единственная действенная защита от современного безумного мира, то, как говорит мифолог Майкл Мид[17], «искусство – это форма убежища». И если он прав, то мы все – беженцы. Мид уточняет: «Мы все ищем убежище – место, где сможем чувствовать себя в гармонии с собой и миром». Вспомним к тому же и слова Уильяма Блейка: «Каждый день несет в себе частицу вечности для каждого».

Так что даже если вы музыкант-любитель, вы способны сделать то же, что и мастера-профессионалы: можете открыть дверь в «другой мир». Я не из самых быстрых барабанщиков, но, к счастью, творчество в музыке не сводится только к технике ее исполнения. Все дело в сердце: когда оно открыто, Муза придет к вам. Самая непосредственная связь с высшими сферами бытия проходит через музыку. Боги явятся, когда они поймут, что вами движут чувства, а не логика. Так что просто пойте или играйте на любимом музыкальном инструменте, и вы добьетесь успеха.

Пытаясь скопировать приемы исполнения и манеру творческого самовыражения своих кумиров, помните: они достигли высот, познавая не внешний, а внутренний мир звучания. Большинство из них изначально не стремились получить одобрение публики, а испытывали почти непреодолимое желание создать что-то необыкновенное. Бетховен написал Девятую симфонию (возможно, величайшую из его композиций), будучи глухим. Он мог слышать ее только в своей голове. И тот факт, что после первого исполнения симфонии на сцене один из музыкантов должен был взять его за плечи и развернуть к залу лицом, чтобы показать разразившиеся овации, ужасно печалит. Сочиняя музыку, Бетховен брал в рот карандаш и утыкал его в корпус пианино, чтобы почувствовать вибрацию инструмента, потому что он не мог слышать. Но его глухота также указывает на богатство внутренней «звуковой» жизни великого композитора. Как сказал великий мудрец Рам Дасс[18]: «Чем тише ты становишься, тем больше слышишь».

Муза имеет дар предчувствия, и, как я уже сказал, она явится, когда ваше сердце будет открыто. Но хороший сосуд привлекает ее быстрее. Правда, если человеком овладевает порок, она поражает его изнутри, как в случае с Дженис Джоплин. Подпитываемая злоупотреблением психоактивными веществами, Муза опустошает сердце и ранит душу. Но есть и очень дисциплинированные творческие деятели, такие как безупречный Рави Шанкар: его «сосуд» надежен, как скала. Боб Марли в этом отношении стоит где-то посередине между Дженис и Рави. Всего, что он успел создать, достаточно для передачи того, чем он мог одарить нас. Вот в чем суть техники: вам нужно ровно столько, чтобы реализовать свой дар (а все мы пришли в этот мир с уникальным даром). Но может случиться и так, что у вас ее будет слишком много. То есть вы соблазнитесь возможностью двигаться все быстрее и быстрее, но, как говорил великий американский поэт Роберт Блай[19]: «Медлительность соотносится с жизнью души».

Я счастлив, что встречался с великими людьми, о которых пишу в этой книге. Это музыканты – среди них есть и профессионалы с классическим музыкальным образованием, и талантливые самоучки, дело не в этом. Также я уделил внимание писателям, которые, по моему мнению, ищут и творят гармонию звука между строк. С кем-то из этих выдающихся людей я общался мимолетно; с иными довелось работать долгое время, в течение многих лет. В этой книге я приношу им дань благодарности и уважения.

Страсть их творческого самораскрытия – всепоглощающа; они сверкают, как ограненные алмазы. Эти люди тянут нас за собой в высшую человечность; напоминают нам, что мы происходим из одной семьи и каждый изо всех сил пытается найти смысл своей жизни. Мы черпаем в их творчестве бодрость духа и вдохновение. Духовная пища, которую они нам предлагают, настолько богата, что даже маленькой ее частицы будет достаточно, чтобы преобразовать судьбу.

Надеюсь, вы получите от этого пиршества столько же, сколько и я.

Как я могу в начале такой книги обойти вниманием мою маму Маргарет Мэри? Она не умела играть на музыкальных инструментах, но так любила музыку, что даже позволила мне установить барабаны в гостиной и репетировать в ней! Мой отец был тихоней, а мама – нет. Мои родители имели разношерстные вкусы – иногда они слушали хорошую музыку, например Бетховена, а иногда – не очень, например Мантовани[20].

Мама обладала большой жизненной силой, которая спасала ее в пиковых ситуациях. Поэтому она прожила долгую жизнь – в течение почти всего двадцатого века. Можно сказать, что Маргарет Мэри отличалась отменной «живучестью» – умением преодолеть любые трудности. Они возникали в ее жизни не раз, и «выживание» стало своего рода лейтмотивом ее существования. У нее было четверо братьев и сестер. И в юном возрасте она потеряла двоих из них: старшие сестры ушли из жизни. Эти смерти потрясли ее до глубины души, и неудивительно: ведь тогда она едва достигла подросткового возраста. Мой двоюродный брат Джим как-то сказал: «Услышав о смерти своей сестры Мэй, твоя мама заполнила пустоту разговорами». Но я думаю, что спасли ее не разговоры, хотя, конечно, она очень любила поболтать.

Мама перенесла тяжесть потери и преодолела страх смерти, занимаясь живописью. Между запечатленными на полотне образами есть пустое пространство, как в музыке есть пауза между звуками. Рисунок или живопись на холсте – это застывшая музыка. А она исцеляет душу. Получив диплом в Институте искусств Шуинар в Лос-Анджелесе, Пегги Маргарет была одержима идеей создать что-то новое на чистом холсте. Поэтому подписывала все свои работы «Маргрет», убирая из своего имени букву «а»: так оно становилось уникальным. Моя мама была довольно хорошим художником-реалистом, но в конце концов влюбилась в абстракцию.

Я не был без ума от ее работ, но знал, что живопись не раз спасала ей жизнь. Когда отец скончался, мне казалось, что мама не переживет разлуки с любимым мужем после сорока лет брака и в скором будущем присоединится к нему. Но этого не случилось. «Когда мне больно, я рисую», – говорила она. Я не понимал большинства ее картин, но ощущал силу дара, которым она наделена: ее живопись останавливала время. Мама прожила до девяноста четырех лет – и только тогда отложила кисть и умерла.

Я очень надеюсь, что мне передались ее гены «живучести».

В детстве мне нравилось играть на пианино и я хотел учиться музыке. Пегги Маргарет поощряла мои увлечения. Она разрешила мне брать уроки игры на фортепиано, когда мне было всего восемь лет. Она даже пригрозила, что лишит меня этих уроков, если я не буду чаще практиковаться. А я не всегда был усерден: любил дурачиться, играя арпеджио (последовательное извлечение звуков аккордов) с нижнего до верхнего регистра клавиатуры. Я мог делать это часами, представляя себя известным пианистом. Именно тогда мама приходила ко мне в комнату и говорила: «Занимайся музыкой, или больше никаких уроков!» Она была права, но моя склонность погружаться в собственные импровизации являлась признаком нового увлечения.

Это был джаз. В нем можно было свободно менять заученные композиции, повторять фрагменты, изобретать новые и снова играть то, что уже было написано на страницах с нотами. Мне это нравилось! Но затем все-таки пришлось вернуться к изучению новых гамм и композиций. В конце концов, вы должны интуитивно понять, сколько времени можно играть свободно и сколько внимания уделять строгому музицированию. Знание этого баланса – ключ к обретению собственной, уникальной манеры исполнения.

Кстати, об уникальности. Дома у меня жил волнистый попугай Билл, которого я частенько выпускал из клетки. Он любил садиться мне на плечо. А когда я вытягивал вперед руку, перелетал на выставленный указательный палец. Однажды я подошел к пианино с Биллом на плече. Он не раз слышал мою игру, когда сидел в клетке, привык к этому и даже иногда подпевал. Но на этот раз мне следовало играть мягко, ведь он находился близко к инструменту. Я начал легонько исполнять арпеджио в мажорной тональности (мажорная тональность – это «радостный» звук). Билл тут же засвистел и зачирикал, и через несколько минут я протянул вперед руку с выставленным указательным пальцем, чтобы попугай на него прыгнул. Как обычно, Билл не преминул сделать это. Затем я осторожно опустил его на белые клавиши верхнего регистра клавиатуры. И снова начал играть. Он не сдвинулся с места: перемена местоположения нисколько его не испугала и не расстроила!