Говорили по-шведски и по-английски. Вика крахмалила уши, чтоб понять хоть что-то, а Валя услышала только одно знакомое «Робин Гуд». Она дёрнула Свена за руку:

– Вон та тётка назвала Басаева Робин Гудом!

– Это есть журналист из Америка. Валья, Басаев есть герой, – согласился Свен. – Он сделать это, чтоб закрыть война или умереть.

– Там больные, беременные, роженицы! – повысила голос Валя, и все на них оглянулись.

– Русские пришли стрелять его дом, его дети, – возразил Свен.

– Чечня – часть России!

– Басаев сказать – Чечня есть колония для Россия!

– А если б финики решили, что они твоя колония, и захватили твою жену в роддоме? – громко спросила Вика.

– Это есть невозможно, – помотал головой Свен. – Мы есть первый мир, вы есть третий. Мы не так делать политика, Валья!

Валя встала и скомандовала Вике:

– Уходим!

Свен поспешил за ними, уговаривая остаться, объясняя, что так уходить неприлично. Что в Европе, когда говорят о политике, не хлопают дверью. А гости замерли от этой неловкой сцены, ведь он представил Валю как «гёрл-френд с дочерью».

В конце месяца Горяев позвонил с вопросом:

– Во сколько тебя забрать с паспортом для политинформации?

– Через час, – ответила Валя, но из принципа не стала подкрашиваться Викиной косметикой.

Если дёргает её без предупреждения, пусть и получает в натуральном виде. Слава молча привёз в Георгиевский переулок со спины Госдумы и повёл в бюро пропусков.

– Это правда Дума? – спросила Валя, прочитав табличку.

– Правда.

С парадного входа Госдума выглядела солидно, подкупала тяжелым торжественным камнем. А сзади была скучно достроена современными кусками. В лифте встретили живых депутатов, и Валя пожалела, что не подкрасилась и что на ней простенькое платье.

Помещение, в которое вышли из лифта, было мрачное, стариковское, словно пропахшее нафталином, и люди в нём казались усталыми и надутыми. Слава отворил перед Валей большую деревянную дверь с табличкой «Горяев» и исчез.

В предбаннике перед кабинетом за столом сидела секретарша, можно сказать, классическая секретарша с короткой стрижкой, в очках и пиджаке с модно увеличенными плечами. Она вопросительно вскинула на Валю глаза.

– Мы договаривались о встрече с Виктором Мироновичем, – пробормотала Валя и густо покраснела. – Созванивались.

– Как вас представить? – холодно спросила секретарша.

– Валентина… – Валя готова была провалиться сквозь землю.

– И всё? – фыркнула секретарша.

– Да.

– Присядьте, – оскорбительным тоном разрешила секретарша, кивнув на кресло, и сняла телефонную трубку. – Виктор Миронович, к вам… некто Валентина.

Не прошло и пары секунд, как Горяев вышел из кабинета, поцеловал Валину щёку и вместо приветствия сказал:

– Пойдём в буфет, очень хочется есть!

И секретарша вскочила из-за стола и впилась в Валю новым взглядом, просверлив глазами каждый миллиметр её облика от заколотых волос до будничных туфель. Валя снова густо покраснела, а Горяев бросил на ходу:

– Лена, а ещё письмо в Новгород и списки! Для всех я на совещании.

– Чего она на меня так вылупилась? – спросила Валя, когда вышли в коридор.

– Свидетельство того, что ко мне не каждый день ходят любимые женщины, – усмехнулся он.

Буфет в Думе был жалкий, длинный, подвальный и неуютный. Сбоку несколько сидячих столиков, а напротив прилавка стоячка, как в советской пельменной. Цены как везде, хотя газеты писали, что депутатам всё даром.

– Ничего поприличней у вас нет? – удивилась Валя.

– Только столовка.

Нашли место за столиком сбоку.

– Смотри, смотри, Хакамада, – зашептала Валя. – Она такая стильная.

– Меня интересует только стиль её голосования, – скривился Горяев.

– У нашего метро старуха пела частушку:

– Терпеть не могу баб в Думе, – он даже не улыбнулся. – Дети у них брошенные, мужья как вдовцы.

– Свен рассказывал, в шведском парламенте есть комната, чтоб женщины-депутатки кормили младенцев грудью.

– И часто ты с ним общаешься?

– Раз в неделю. Ему скучно без семьи, мы с Викой и таскаемся.

– Таскаетесь в качестве его семьи? – внимательно посмотрел на неё Виктор. – У нас с Гарантом, ласточка моя, наполеоновы планы! Соскучился, дела отменил, а у тебя в каждом предложении целлулоидный швед.

– Гарант – это кто?

– Ельцин.

– А почему он в Будённовск не поехал? – вспомнила Валя претензии Юлии Измайловны.

– Поехал на Большую семёрку говорить о терроризме, оставил в лавке ЧВСа. Выборы в следующем году, если б он в Будённовске лажанулся, президентом можно выдвигать Басаева. А ты хочешь такого президента?

– Скажи, почему их отпустили?

– Потому что с ними были заложники, и ЧВС дал слово. Военных ругают, а у них даже плана больницы не было, и снайперы лепили по ним сзади. Здание, когда штурмовали, качалось, как при землетрясении. А басаевцы прикрылись беременными бабами. Верно Степашка сказал: «Не мужики, а шакалы!»

– Басаев сказал, если погибнет Чечня, мы готовы погубить Россию! Доберёмся до Москвы! У Свена видела то, что наш телик не показывает, – со значением сказала Валя.

– А у Свена не показывали, что задача бандитов – великий исламский халифат с центром в Чечне? И тогда в шведском парламенте точно закроют комнаты для кормления сиськой! – Горяев стукнул ладонью по столу так, что на них оглянулись. – Беременные и роженицы, стоявшие живой мишенью, писали фамилии на руках и ногах, чтоб потом опознали!

– Ещё у Свена показывали интервью Ковалёва…

– Ковалёв там круглосуточно давал интервью, и ни слова, что все эти годы в Чечне был геноцид русских. Что их уничтожено около двадцати тысяч, а тысячи превращены в рабов! О Япончике ходатайствовал, за этих рта не открыл! Уполномоченный хренов!

У него зазвонил сотовый, он зло ответил:

– Горяев. Это не ко мне. Не я его назначал на командные высоты. Гаранту нужны качели – за десять красных одного Рыжего. Скажи Цицерону, нечего думать, трясти надо.

– Кто такой Цицерон? – спросила Валя, когда он закончил разговор.

– Виктор Степанович.

– В прошлый раз Трубой называли, ЧВСом, Чириком, – напомнила она.

– Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Каждый раз хочу украсть тебя на дачу, и каждый раз то нет времени, то сил, – пожаловался он. – Прихожу на заседание Думы, а там Жириновский, Кашпировский, Мавроди, Марычев, Власов, Карелин и Невзоров! И у каждого из них цыганочка с выходом. То ли в цирк, то ли в спортзал пришёл, а решается судьба страны.

– Зачем вы их туда посадили?

– Это не мы, это вы их туда посадили, ласточка моя! – снова хлопнул он ладонью по столу, и на них снова оглянулись.

– А в Белый дом и сюда меня таскаешь, чтоб пыль в глаза пустить? – упрекнула она в ответ.

– Чтоб час на дорогу сэкономить. Не забывай, в декабре у меня перевыборы.

– Зачем звал?

– Не справился с тем, как соскучился…

Обратно ехала и счастливая, и подавленная одновременно. Белый дом, Госдума, правительственная дача. Всё почему-то тусклое, мрачное. Там любимый. Его оттуда никак не достать. Он служит стране. И надо намекать на Свена, чтобы отвоевать у страны кусочек его времени.

Слава домчал до подъезда. Пациенты терпеливо ждали в коридоре. Валя зашла в кухню.

– Тяжело в ваши годы быть девочкой по вызову, – ядовито заметила Маргарита.

Валя вспыхнула, а Вика мгновенно вставила:

– Можно и на своём продавленном юзаться, но тогда это будет максимум лейтенант Ежевикин!

И Маргарита обиженно ушла в свою комнату.