Литмир - Электронная Библиотека
Есть кто живой? - i_005.jpg

Его трусость не стала для меня откровением, я всегда о ней знал и любил его за это качество. Серьезно, любил! Если подумать, трусость и страх – самые честные человеческие чувства. Люди никогда не выдумывают их, не приписывают себе специально, наоборот – стараются прятать за масками лени, мнимого спокойствия, злобы, наконец. Тогда как избитые идеалы – силу, участие, сердечность, доброту – они, вернее, мы в лучшем случае порой вызываем в себе искусственно, в худшем – занимаемся самообманом и обманом окружающих.

Первый раз Антоха попытался скрыть от меня свою трусость. Первый раз он хотел казаться кем-то другим. Глупыш… Идиотская попытка. Он и не догадывается, как ему повезло! Такие люди, как он, не меняются. Никогда! Его сущность не выкатит ему сюрпризов вплоть до самой старости. Какого черта тогда он вздумал?.. Или нет… Конечно же! Это я идиот, товарищи ботаники (будьте хоть вы со мной в эту историческую для меня минуту)! Дело обстоит совсем иначе: меняется не Антон. И эта трещина, мысль, опередившая всё, она не в нашей дружбе – она во мне. Я еще не раскололся надвое, но уже не целое. Тоха больше по привычке липнет ко мне, к первой моей части; вторая же, которую я сам для себя только что открыл, для него чужая. Он плохо сходится с новыми людьми – вот и бесится, а я тяжело расстаюсь со старыми – вот и терплю.

Есть кто живой? - i_006.jpg

Глава первая

В конце девятого класса руководство школы решило устроить тотальную чистку с последующей тщательной сортировкой. Это как игровой набор для малышей – я помню, на даче он постоянно попадался мне на глаза. Набор представлял собой небольшую коробочку, в крышке которой проделаны отверстия различных форм, и фигуры, подходящие к этим отверстиям. Там были овал, круг, квадрат, треугольник – много их было разных. Но даже если выбрать внешне между собой схожие, они не проходили в отверстие, предназначенное для другой фигуры. С одной стороны, это вызывало интерес, с другой – создавало какую-то ограниченность выбора, убивало все попытки проявить фантазию. Для чего вдруг понадобилось применять этот принцип в школе? Кто их поймет… Может, учителям проще, когда в одном классе собираются уже отсортированные, – не нужно приглядываться и ломать голову над формами.

В связи с этим решением создали три направления. В «А» класс собрали математиков – много-угольников или, как любил выражаться физрук, откровенно считавший их сборищем бессильных хлюпиков, – «алгеброидов». Отбор туда действительно был жестким и честным. Из наших его прошли только пять человек – реальные алгеброиды. С некоторыми из них я не общался месяцами просто потому, что не знал математического кода, по которому работают эти очкастые ребята, так что не сильно жалел о расставании.

Следующим классом был биологический «Б» с прозвищем «ботаники», но правильнее было бы назвать их «блатные». Как и алгеброидов, их отбирали по экзаменам, но по факту в этот класс попали исключительно дети медиков или тех, кто хоть как-то был связан с медициной. Остальных разделили поровну и обозвали «гуманитариями». Стопроцентные круги – свои ребята!

Оглашение всех этих мероприятий на общем собрании привело к тому, что школа превратилась в один занудный квест под названием «Урви место своему ребенку». В просторном, обычно полупустом коридоре, ведущем в учительскую, теперь постоянно курсировали взад и вперед родители, ищущие встречи с директором, завучем или бывшим классным руководителем.

Я не понимал, к чему прикладывать такие усилия; я был счастлив уже тем, что перевелся в десятый класс и вполне комфортно собирался провести последние два года в обществе друзей-гуманитариев, не особо задумываясь над своей дальнейшей судьбой.

Беспечное существование длилось до тех пор, пока в один из последних учебных дней в школу не заглянул отец. И что ему вздумалось вот так, без предупреждения? Встретившись со мной в коридоре, он ласково потрепал меня по голове и, ничего толком не объяснив, уверенной походкой прошел в кабинет директора. Он пробыл там не больше десяти минут, а я за это время, как выяснилось позже, успел превратиться из круга в классический овал… или кто они там, эти ботаники…

– Прости, Максим, я абсолютно не понимаю твоей реакции, – успокаивала меня мама вечером. – Что плохого в том, что папа о тебе беспокоится? Тебя бесит, что он переговорил с директором? Но для него это было совершенно несложно. Да и Анна Владимировна только рада пойти нам навстречу. Так или иначе твое будущее связано с медициной, и эти два года дополнительной подготовки совсем не лишние. А в гуманитарном классе… – Мама запнулась, видимо раздумывая, чем же занимаются в гуманитарном классе. – В гуманитарном, что там у них – литература, история… Это же для девочек, сынок!

Свою речь она произносила не так, как обычно обсуждала что-то важное, – сидя на диване, взяв меня за руку и глядя в глаза. Сейчас она говорила будто о пустяковом свершившемся событии – облокотившись о подоконник, поливая при этом самый колючий кактус из всей своей суккулентной коллекции.

– Когда у человека папа – заведующий первым хирургическим отделением, да и просто хирург от бога, а мама, к слову, довольно востребованный терапевт, глупо подаваться во всякие там юристы-журналисты, согласен? И не просто глупо, я бы сказала, непозволительно! Ты – ветвь могучего семейного древа. Заметь, единственная ветвь!

Кактус совершенно не хотел впитывать воду. Одно неловкое движение – и грязная струйка, смешанная с частичками земли, торопливо побежала по подоконнику, оставляя за собой блестящий серый след. Мама уговаривала нас с колючкой одновременно – его попить, а меня подумать. И я думал. Думал о том, что она занимается его поливкой не чаще, чем один раз в месяц, а со мной о подобных вещах беседует не чаще, чем один раз в шестнадцать лет. Какова вероятность того, что эти события совпадут? Ничтожная, наверное, но ведь совпало же! Наверное, мы похожи с этим кактусом – он тоже вон колючий и круглый, и ничего ему не нужно, и никуда ему не деться.

Глава вторая

Все оказалось не так плохо, как я предполагал. Ботаники – нормальные ребята, без особых там их природных завихрений. Те, кого раньше называли «заучками», попав в этот класс, обрели гордое звание «целеустремленных». Они наконец вышли из тени, стали движущей силой коллектива. Их маленькие странности, над которыми мы прикалывались все эти годы, вдруг резко эволюционировали в талант. Блатные же тыкались в разные стороны, пытались хаотично сбиваться в кучки, пока еще не понимая, по какому принципу выбирать окружение. Я выбрал для себя роль созерцателя. К чему суетиться, если за одной партой с тобой сидит Антоха – твой самый лучший друг.

Это была забавная история. После того как я целый вечер плакался Антону, что родители лишают меня самостоятельности, он, естественно, тут же проболтался своей матери. Тетя Алла подумала и пришла к выводу, что умные люди плохого для сына не выберут, и было бы чудесно, чтобы мы с Антоном продолжали учиться вместе. Но поскольку со вступительными экзаменами Антоха опоздал, а медиков в их семье не было ни в одном поколении, она обратилась за помощью к ближайшему знакомому врачу. Естественно, им оказалась моя мама. Заключительным звеном дальнейшей логической цепочки стал очередной визит моего отца к директору. Только на этот раз я был абсолютно не против – пусть вмешивается! Ради хорошего человека не жалко!

Единственное, что огорчало, так это Нина Васильевна. Не она сама, конечно, а то, что теперь она классный руководитель десятого «В». Все правильно, все как положено: литература для гуманитариев, чего я ожидал? Только каждое утро, заходя в класс, я чувствовал, что приперся куда-то не туда. Из соседнего кабинета доносились общий смех и ее голос (интересоваться делами своих учеников было ее привычкой), и я испытывал жгучее желание бросить все и присоединиться к ним. Я застывал на пороге на несколько секунд, как будто у меня был выбор, и нехотя входил внутрь. Холодный металлический свет, гораздо ярче, чем в коридоре, с непривычки резал глаза. Я щурился, почти на ощупь пробирался в конец кабинета, плюхался за нашу парту и подпирал руками тяжелую голову. Дальше все приходило в норму. Несколько высказываний Антохи по поводу моей физиономии – и я уже ржал как конь. Внезапное чувство улетучивалось, не оставляя после себя ничего печального, но обязательно возвращалось на следующий день в том же месте в то же время, как будто боялось опоздать на свидание. Наверное, это и были первые признаки (почему-то хочется сказать «болезни», но ведь это не так; скажем, признаки того, чему я не сразу придумал название), только я понял это совсем недавно.

2
{"b":"800186","o":1}