– За что, герр фенрих?

– За то, что обманул меня в Гамбурге. Я же стрелял тебе прямо в грудь! А ты отвел пулю, позволив ей ранить тебя. Проклятый колдун!

– Не понимаю, о чем вы.

– Не понимаешь? Зато я все понял, когда баварцы накрыли нас пулеметным огнем. Шедшие впереди упали, а вокруг тебя радужный пузырь вспыхнул. Думал тебе в затылок выстрелить, но твой дерьмовый Зеркальный Щит мог отразить пулю в меня. Хорошо, что взял хлороформ. Как знал! В медчасти нашей нашелся.

– Он несколько раз давал тебе подышать хлороформом, – пожаловался Друг. – Чтоб ты не пришел в себя раньше. Боялся, он переборщит с дозой – и хана тебе. Ну, а я – в свободном полете. В первый раз жалел, что не могу как классическое приведение – явиться к нему в ночи, разбудить воем и бренчанием кандалов.

– У меня свои кандалы есть, настоящие. Хочешь, одолжу?

Фенрих тем временем продолжал самодовольный спич.

– Год назад Юсупова-Кошкина искала вся военная разведка и контрразведка Рейха. Даже я, служивший тогда в Люфтваффе, это слышал, – Мюллер издал смешок. – Если увидишь Юсупова-Кошкина с аэроплана, хватай и тащи его. Потом ты вроде как сдох. А в Гамбурге я сопоставил: тебя пленили под Ригой, где князь якобы погиб. Рожа твоя красовалась на каждом агитационном плакате, а я уж их насмотрелся в русском плену. Но ты настолько правдоподобно изображал работягу-недотепу, что засомневался. Особенно когда ты свалился, подстреленный. Потом нас бросили на усиление и в оцепление, пока солдаты били твоих дружков. Ты улучил время и сбежал. И надо же – явился сам в мои руки! Не подумал, что в Гамбургском полку могут быть твои знакомцы.

– Все не так. Не знаю, что вы увидели. У меня нет никаких способностей. Русские таких как я называют – простец. Имеющего дар – Осененный. Но даже Осененные пару раз в день хотят есть. Нам еще долго ехать?

– Больше суток. До Берлина. Там тобой займутся другие. Поверь, моя оплеуха и пуля в бок – всего лишь нежность по сравнению с предстоящим. Сейчас прикажу принести пожрать. Ты мне нужен живой.

Мюллер ушел.

– Чего я еще не знаю? – спросил Федор Друга.

– Существенного ничего. Когда он завалил тебя, а я, как и ты, не ждал нападения сзади, баварцы снова навалились. Перебили почти всех. Мюллеру удалось убраться из-под огня только потому, что прикрывался тобой. Представляешь? Зеркальный Щит срабатывал, даже пока ты был в отключке. Думаю, отлетавшие от тебя пули срезали пару-другую повстанцев.

– Твою мать! Я в восторге. Что теперь делать? Ничего не вижу – и не могу ни на чем сконцентрировать магию.

– Упереться в землю и толкнуться, как тогда, у парапета набережной. Есть шанс, что пробьешь головой дыру в потолке вагона. Если порвешь цепь.

– Могу нагреть цепь, определив звено на ощупь. Но не расплавлю, силы не те. Вот если бы мог видеть твоими глазами…

– Я начинаю видеть все вокруг, только когда выхожу из тебя. Могу вернутся быстро и заорать: атас, сзади нападают! Но для концентрации магии это не поможет.

Оставалось одно – смириться на время. Приедут на место, обязательно откроется какая-нибудь возможность. Главное – ее не пропустить.

Инженер Брилье проводил Юлию Сергеевну вглубь цеха, рассыпаясь в объяснениях. Он чрезвычайно напоминал гида в музее живописи, сообщая кучу ненужных с ее точки зрения подробностей.

Женщина терпела, поминутно напоминая себе: на нее оформлен контракт, она – бенефициар происходящего и даже номинальный автор проекта танка, названного в ее честь – «Фалькон» (Сокол). Главное, что выполняла поручение Федора, очень важное. Танк, если их выпустят сотнями, а то и тысячами, как надеются на «Рено», потирая руки в ожидании барышей, должен переломить ход сражений в Бельгии и заставить германское правительство закончить войну – главное препятствие к ее счастью с Федором. А щедрое роялти с партии в тысячу танков, обеспечит пару деньгами на долгую, пусть не самую шикарную жизнь, не считая роялти с крупнокалиберных пулеметов – от их производства ее возлюбленный намеревался получить как минимум еще столько же. Тысяча франков с каждой бронированной машины во Франции, а еще пятьсот рублей с произведенной в России – очень даже неплохо.

Совершенно непонятно другое. Если танки и пулеметы, брошенные на чашу весов, станут соломинкой, переломившей спину верблюду, и решат исход войны, зачем он сам поехал в Мюнхен, рискуя собой?

Вчера утром в Ритц вежливый полицейский принес ей с почтамта конверт. Она вскрыла, пытаясь унять грохот сердца, и прочитала короткое сообщение.

Никаких подробностей, зато жив, свободен… Значит – в порядке. Но даже за те несколько часов, прошедших с минуты, когда Федор положил заполненный бланк и деньги в окошко телеграфиста, могло стрястись все что угодно!

Глупости. Она себя накручивает. Федор водил группы пластунов за линию фронта и вызывал на себя огонь огромных морских орудий. Летал зимней ночью над заснеженными Альпами. Он пройдет там, где любой другой упадет!

Или, наоборот, она себя успокаивает? Убеждает в том, что опасности нет, а она есть, да еще какая! Самовнушением можно сберечь душевное равновесие, но не Федора от грозящей беды…

– …Военные настаивают на выпуске «Фалькона» в различных вариациях, – трещал сопровождающий, нимало не заботясь, что Соколова погружена в совершенно иные мысли. – С обычным пулеметом Шоша или Кошкина, с 37-миллиметровой пушкой или даже комбинацией пушки и пулемета. В последнем случае понадобится башня иного типа, а не заимствованная от бронеавтомобиля, с увеличенным погоном и внутренним объемом.

– Я бы предпочла увидеть именно оригинальный вариант: с крупнокалиберным пулеметом «Сокол», – произнесла Юлия Сергеевна, изображая заинтересованность в разговоре.

– Вы абсолютно правы, мадемуазель! Аргументы Петра Кошкина в защиту идей его покойного брата более чем убедительны.

«Какого Петра?» – едва не брякнула Соколова, успев подзабыть, как Федор отрекомендовался в Берне для конспирации.

Инженер подвел ее к крупному сооружению – примерно как почтовая карета, укрытому брезентом. В отличие от кареты с довольно плоским верхом, какая-та часть этого изделия выпирала вверх, оттого напоминала конную статую с наброшенным чехлом, которую под звуки фанфар некий губернатор или градоначальник просит открыть и прочесть торжественную речь «по случаю».

Речь была, ее спутник не умолкал, но обошлось без фанфар. Тем более под брезентом обнаружилась не статуя, а нечто, менее всего соответствующее крылатому названию «Фалькон».

Объект был массивен, непропорционален, угловат. Хищно торчащий из башенки пулемет придавал агрессивное выражение. А висевший на корме хвост, как и смешной грибок над башней, напоминавший огромную поганку, делали машину убийства несколько комичной.

– Нравится? – расцвел Брилье, похоже, получающий искреннее удовольствие от внешности чудища. – К сожалению, это только деревянный макет в натуральную величину. Добавятся фары и еще какие-то детали, но вот: прошу любить и жаловать, «Фалькон-1», наш первенец. Не желаете залезть внутрь?

Юлия, конечно, не желала, но, естественно, полезла. Подав руку, «экскурсовод» помог ей встать на гусеницу, а затем перебраться на спину деревянного монстра. Следуя подсказкам, она отворила дверцу в тыльной части башни и через открывшийся лаз, путаясь в длинной юбке, спустилась внутрь «Фалькона». Инженер с готовностью захлопнул башенный люк, и Соколова осталась внутри одна. Так сказать, в обстановке, приближенной к боевой.

Пахло свежеструганным деревом и краской, покрывшей макет снаружи. Было довольно темно, свет проникал только через щели под грибком.

В танке обнаружилось сиденье, не слишком удобное, но сесть на него следовало. Соколова, барышня выше среднего роста, доставала шляпкой до изнанки грибовидной крышки. Наверно, приди эта машина в движение, ударилась бы головой. Размеры были явно рассчитаны на некрупных мужчин – как Федор и ниже.

Если вместо деревяшек танкистов защитит настоящая стальная броня, здесь они будут ощущать себя в относительной безопасности. А если танк подобьют, он загорится?