И замирает.

На какое-то время мне даже кажется, что я вижу в его глазах восторг.

Это предаёт мне сил идти к нему с гордо поднятой головой.

Я протягиваю руку, Ресовский галантно подносит её к губам. И при этом не сводит с меня глаз. Его взгляд чересчур проницателен. Мне кажется, он сейчас вывернул меня наизнанку и прочёл каждую мою мысль. Даже те, что я прячу глубже остальных.

Появляются родители, суетятся, ведут к столу.

Мать, наверное, соскребла все копейки со счёта, чтобы заказать такой роскошный ужин. Должно быть, игра стоит свеч, раз она так швыряется деньгами, которых, вообще-то, с гулькин нос — сама же просила помочь ей с отчётами в прошлом месяце. Я видела, что все её магазины женского белья — их у матери пять по всему городу — уже несколько месяцев выходят в ноль.

Мы рассаживаемся.

Ресовский оказывается напротив меня. Смотрит так — вот-вот дыру прожжёт. Кусок в горло не лезет. После короткого дежурного разговора, он, наконец, произносит главное — и я благодарна ему сейчас.

— Мирон Михайлович, — обращается к отцу, даже не подозревая, что глава семейства у нас далеко не он, — нам с Вероникой нужно переговорить наедине. Не могли бы вы проводить нас в свой кабинет?

Элина Сергеевна, было, подрывается выполнить просьбу — ведь кабинет её, а не отца. Он же дела не ведёт. Но Ресовский осаживает её властным взмахом руки:

— Не утруждайте себя.

Она сникает — видимо, собиралась не только проводить, но и подслушать.

Мирону Михайловичу приходится выбираться из-за стола и, перекатываясь, как шар, поминутно вытирая пот со лба, вести нас в кабинет.

Ресовский крепко держит меня за руку, будто намекая: больше не сбежишь.

А я и не собираюсь — мне тоже нужен этот разговор. И надеюсь, что буду услышана.

Наконец мы остаёмся тет-а-тет. Он кивает мне на кресло, где обычно располагаются посетители. А сам устраивается за столом, как хозяин. И это подавляет. Он подавляет. Я как будто на ковре у декана, и меня сейчас будут распекать пополной. За несуществующие прогулы и дурные отметки.

Ресовский рассматривает меня не без лукавства. Потом его красивые губы кривит ехидная ухмылочка, и он произносит:

— Как думаешь, Ника, зачем я тебя сюда позвал?

Хорохорюсь, делаю вид, что мне не страшно, хотя страшно и очень. У него в глазах мелькает что-то такое, что меня продирает холодом вдоль позвоночника.

— Наверное, наказать за побег, — выдвигаю предположение.

Он обхватывает подбородок рукой:

— Мне определённо нравится ход твоих мыслей. Но — если бы я хотел наказать, уже бы наказал. Так, что ты бы неделю не села на свою прелестную попку.

Эти разговоры… и он сам — они странно действуют на меня. Где-то на краю сознания я вдруг думаю о том, что хотела быть наказанной. Им.

Одёргиваю себя — это же предательства Вадима!

Ресовский, безусловно, замечает мои метания и самодовольно усмехается.

— О, даже так. Учту!

Он будто рентгеном меня насквозь просвечивает и мысли читает. Грешные, неправильные, не пойми откуда пришедшие.

Он не нужен мне. Я люблю Вадима и хочу быть с ним.

— На самом деле я хочу с тобой просто поговорить. Пока что.

— О чём?

— О твоём благоразумии, Ника. Как ты правильно понимаешь — ещё один побег тебе с рук не сойдёт. Поэтому даже не замышляй ничего. Более того, если найдёшь союзников — они тоже пострадают.

И вот тут мне становится страшно — ведь Ресовский действительно может причинить вред Вадиму. Кому угодно может причинить. С его деньгами он может творить любую дичь, и всё равно выйдет сухим из воды.

Холодею, ёжусь, обхватываю себя за плечи.

Зря вырядилась в такое открытое платье.

Неожиданно Ресовский встаёт, подходит ко мне, снимает пиджак и набрасывает мне на плечи.

Огромный, горячий, пахнет им.

Я тону в нём — в его запахе, его тепле.

Сам Ресовский остаётся сейчас в белоснежной рубашке и классическом жилете с бархатными вставками. У него старинные — наверное, фамильные — часы на изысканной дорогой цепочке. И сам он немного старомодный — начиная с имени и заканчивая костюмами-тройками.

А ещё тем, что до сих пор не выбрался из крепостного строя — считает, что любого можно купить и продать.

— Это не угроза, Ника. Предупреждение. У меня очень хорошая служба безопасности. Мой главный эсбэшник найдёт любого.

Ну, Вадим тоже не лыком шит. Уж я-то знаю. Кроме разрешённого, его фирма занимается вещами полулегальными — системы слежения, прослушка, кодированная связь. Где-то с полгода назад Вадима даже звали в подразделение, которое борется с кибермошенниками. Но он у меня художник вольный. И, к тому же, сейчас — сам себе хозяин. Но нужные контакты в спецслужбах имеются.

И всё-таки я бы не хотела, чтобы на любимого обрушился гнев Ресовского. Значит, бдительность его надо усыплять убедительно.

— Да не собираюсь я бегать, — говорю почти правду. Потому что собираюсь убежать один раз, но навсегда. — Но, если честно, хотела бы, чтобы весь этот фарс с нашей свадьбой закончился. Вообще-то, Аристарх, я люблю другого. Уже два года. Неужели тебе нужна жена, которой ты безразличен?

Он слоняется ко мне, буквально, нависает. Упирает руки в подлокотники кресла с обеих сторон от меня, так, что я оказываюсь в ловушке — зажата, не выкрутиться.

— Давай проясним сразу, — говорит он, глядя мне прямо в глаза, его — сейчас кажутся чёрными, их затопляет недовольство, — во-первых, никаких других для тебя больше не существует. Ты — моя, а за своё я откусываю голову. В полёте. А за измену — устрою тебе ад, так и знай. Попробуй мне только в брачную ночь оказаться не девственницей. Во-вторых, выброси из головы бредни про любовь. Её не существует. Это придумали идиоты для идиотов. Я не буду скрывать — ты очень привлекаешь меня, как женщина. И в нашей жизни я окружу тебя комфортом и заботой, ты не будешь ни в чём нуждаться…

Я фыркаю:

— Уверен? А если я всё-таки буду нуждаться в той самой идиотской любви? Не забывай, мне всего двадцать.

— Ты умная девочка, — произносит он, — рациональная. Твоя мать мне о тебе многое рассказала. Я думаю, мы сможем с тобой найти консенсус.

Ага, и как говорил герой одного старого фильма: «И ногами его! Ногами!»

— А если я не захочу искать и отказываться?

— Мне придётся тебя мотивировать, — говорит он и улыбается при этом так, что мне становится жутко.

Но лишь на миг.

Потому что решение я уже приняла, дорогой ненужный мне муж. Приготовлю для тебя кое-какой сюрприз на брачную ночь.

Но Ресовский выбивает у меня почву из-под ног:

— С завтрашнего дня начинаешь готовиться к свадьбе. С утра приедет моя помощница, Алёна Темникова, и будет с тобой до самого ЗАГСа — есть, спать, жить здесь. С твоими родителями я уже договорился. Знаю, что комната у тебя большая. Так что две хрупких девушки в ней нормально поместятся.

— Аристарх, — прищуриваюсь я, — тебе, правда, нет дела до моего мнения на счёт всего этого? Не волнуют мои интересы, мои желания?

— Ника, ты правильно сказала — ты ещё очень молода. У тебя зашкаливает юношеский максимализм. Но поверь взрослому дяде — и мечты, и желания, и интересы нередко меняются с годами. Притом — на прямо противоположные.

— А если я не поменяюсь, а сломаюсь?

— Не волнуйся, я буду рядом. Поддержу в нужный момент.

Сама заботливость…

… и непробиваемость.

Он наклоняется, целует меня в лоб, как «папочка», и с мягкой улыбкой говорит:

— За пиджаком заеду завтра. Алёна привезёт с собой карту на твоё имя. Оторвись по полной, рыжуля. Ни в чём себе не отказывай.

И уходит.

Вальяжной походкой.

С видом победителя.

А я чувствую себя загнанной в угол и готовой свалиться в панику.

Уныло иду в свою комнату, сославшись на дурное самочувствие, когда Элина Сергеевна бросается ко мне с расспросами.

Сажусь на пуф перед зеркалом, разбираю причёску. Взгляд случайно цепляется за экран смартфона, лежащего на туалетном столике. Надо же, пятнадцать пропущенных.