Моё платье разорванно в клочья.

Они не церемонились со мной, когда тащили меня сюда.

Муж заплатил за этот наряд несколько тысяч долларов, и прежде я бы порадовалась, что его деньги пошли прахом. Но сейчас…

Клетка, как у животного. Грязный матрас на полу. Два лба на охране — мускулистых и тупых.

— Я б ей вдул, — лыбится один, лысый и татуированный, бросая на меня сальный взгляд.

— А кому бы ты не вдул? — гыкает другой. — Ты же еб**ь всё, что шевелится.

— Этой бы я особенно вдул. Во все дырки.

— Забудь. Она — товар. Кат нам голову оторвёт, если попортим.

Товар… Это слово бьётся, пульсирует в голове.

Меня продадут. Как куклу. Как игрушку. Как развлечение. Какому-нибудь извращенцу.

Надо же так было вляпаться — убежать от мужа-олигарха, чтобы отказаться здесь…

Мысли работают лихорадочно — Ресовский, конечно же, ищет меня. Чтобы наказать. Ведь я сбежала прямо из отеля, где должна была пройти наша брачная ночь.

Вадим помог мне и…поплатился.

До сих пор перед глазами жуткая картина: я бегу к Вадьке, он ждёт у машины. Готов вот-вот рвануть вместе со мной… И звучит выстрел. Любимый падает. С прострелянной головой. И кровь — почти чёрная — растекается по асфальту. И алая-алая — по белизне моего платья. Её много. Я вся в его крови. Вадим умер с улыбкой. Он улыбался мне. У нас ведь всё получилось… Почти получилось…

Вадим… Меня душат слёзы. Но я не буду плакать. Не здесь. Не сейчас. Не перед этими уродами с членами вместо мозгов.

Внутри всё сжимается, скручивается в тугой узел страха и отчаяния. Что будет со мной теперь? Может, Ресовский всё-таки меня спасёт? Хочу ли я этого?

Оглядываюсь. Тёмный холодный подвал. Клетка. Грязный матрас. А впереди — торги. Вместо свободы и счастья рядом с любимым — подпольный аукцион.

Определённо, хочу. Сейчас муж видится мне меньшим из зол. Хотя я почти уверена, что в смерти Вадима виноват он. Его люди наверняка вычислили, откуда был звонок.

Да и эти отморозки, что топчутся сейчас у моей клетки, явно его рук дело.

Ресовский просто позволил мне убежать — сейчас я понимаю это чётко. Значит, он не ищет, а точно знает, где я.

Меня трясёт от холода и злости. Моё платье, пропитанное кровью Вадима, стоит колом. От роскошной причёски не осталось и следа. Тело в синяках. Я сопротивлялась, когда меня волокли сюда. Им пришлось меня усмирять.

Это и есть наказание Ресовского.

Оно началось!

Осознание того, что я сама себя загнала в западню, заставляет сжимать кулаки и рычать от бессилия.

Гад! Ублюдок! Тварь!

Так и вижу его самодовольную ухмылочку.

Мы с Вадимом думали, что просчитали всё. Оказывается, просчитались везде. Ресовский был на шаг впереди.

Не удивлюсь, если сейчас он сидит где-нибудь в роскошном кабинете, попивает абсент и через камеры смотрит во что превратилась его строптивая жёнушка.

И ликует, мразь.

Я уверена, что он ликует и празднует победу. Потому что я сдамся. Я буду умолять сама. Мне слишком страшно и слишком гадко здесь.

Хочется в ванну, чистую одежду, тепло.

Проигрывать больно. Но… Это лишь первый раунд. Следующий будет за мной. Уж я постараюсь. Мне теперь есть, за что мстить. За смерть Вадима он дорого заплатит. Очень дорого. Кровью!

— Она здесь? — этот голос заставляет меня дрожать ещё сильнее. Столько в нём льда и стали.

Я не слышу, что отвечают ему, но когда дверь распахивается — понимаю, что ответ был утвердительным.

Амбалы, охраняющие меня, переглядываются и отходят в сторону. Дальше — уже не их дело.

Ресовский перешагивает через порог. Попадает в полосу света. Дорогой, стильный, изысканный. Неуместный здесь, в этом грязном сыром подвале. Словно бриллиант среди дерьма.

Я чувствую себя этим дерьмом — замызганная, в изорванной одежде, с растрёпанными волосами.

Ему нравится моё падение.

Он рассматривает меня с лёгкой улыбкой. Как диковинную зверюшку. Я забавляю его.

Меня раздирает изнутри — страх, ненависть, бессилие.

Я ничего не могу, полностью в его власти, завишу от его милости.

Аристарх Ресовский не прощает предателей. А я его предала. Хуже — размазала, унизила, поманила и бросила.

Он был убедителен… там… в номере отеля… я едва ли не отдалась ему. Целовал сладко, говорил красиво. Про медовый месяц на Багамах. Но забыл одно — я не продаюсь. Те, кто продал меня ему, — не хочу больше считать их своими родителями! — не спросили меня. Не узнали моего желания. Он предложил деньги, и меня продали. В двадцать первом веке! В правовом государстве! Отец извинился, мать сказала, что так будет лучше для всех. Для них. Не для меня. Мне не оставили выбора. Я постаралась взять его сама. И потеряла окончательно.

Ресовский пугает меня до икоты — закрытый, холодный, циничный. У него слишком много денег, чтобы считаться с другими. Он может купить всё. Он может сделать, что угодно и ему ничего за это не будет. Он вхож в любое министерство и даже, говорят, к самому президенту.

Но там, в его мире, — тепло, светло, есть вода. А я слишком слаба. Я оказываюсь не готова к таким испытаниям. Мне всего двадцать, я не хочу сгинуть в каком-нибудь борделе или в лапах извращенца.

Сердце колотится в горле. Мысли путаются. Гордость ещё сопротивляется. Но я давлю её.

— Забери меня отсюда, — хриплю, не узнавая свой голос.

Ресовский хмыкает:

— Чтобы ты опять сбежала?

Засовывает руки в карманы, перекатывается с пятки на носок. Высокий, сильный, довольный жизнью хищник. Сейчас ему охота поиграть с глупой мышкой. Но мышка слишком устала и измучена, она готова прыгнуть в пасть монстру добровольно.

Сжимаю прутья клетки до побелевших пальцев.

— Я больше не убегу. Ты знаешь. Вадима больше нет. Никто не поможет.

Рублю слова, как робот. Глотаю слёзы. Часто моргаю.

Я действительно одна в целом мире. Любимого больше нет, а друзей у меня и не было — родители постарались. По жуткой иронии я могу рассчитывать только на этого человека. Нет, на чудовище, не знающее милосердия. На бессердечного циника.

— Похвально, — говорит Ресовский, добивая меня своим спокойствием, — но я не могу так просто тебя забрать. Ты — товар и принадлежишь сейчас другому человеку.

Сглатываю.

Понимаю, чего он хочет.

Чтобы я сломала себя. Сама. Окончательно. Сдалась. Чтобы умоляла.

И я падаю на колени, вцепливаюсь в решётку, как в спасательный круг, и молю:

— Выкупи меня.

Лучше он. От него я вытерплю всё. Он жесткий, но не извращенец. Вроде бы. Я не знаю. Но тогда в номере он был почти нежен со мной. Обещал взять меня ласково в мой первый раз.

Униженная я нравлюсь ему ещё больше.

Ресовский склоняет голову набок, ухмыляется, как сытый кот.

— Хорошо, — говорит он, а меня начинает трясти, потому что это согласие потянет за собой условия. И я не ошибаюсь. — Но ты станешь моей куклой, подстилкой, вещью. Я буду делать с тобой всё, что захочу и когда захочу.

Дерёт холодом по спине.

Всё ещё хуже.

Я сама загнала себя.

Дура.

Но сейчас у меня действительно нет выбора — я коченею, голодна и измучена. Не хочу заболеть. Болезнь — последнее, что мне нужно.

— Я согласна.

— Звучит, как музыка, — довольно отзывается Ресовский и бросает моим похитителям: — Подготовьте её! Торги начнутся через полчаса.

— Нет! — кричу я. — Аристарх, не делай этого!

Не хочу стоять на подиуме и чтобы на меня пялились сальными глазами похотливые самцы. Не хочу!

— А как иначе, Ника, — говорит он, будто вдалбливая прописную истину глупцу. — Чтобы я мог купить тебя, нужно тебя сначала выставить на продажу.

Вот так просто. Будто речь идёт о покупке акций или нового Порше.

Кричать и упрашивать бесполезно.