Я всхлипываю, мне страшно. Этот человек — он безумен. Абсолютно, маниакально безумен. Мне жалко его мать. Очень жаль. Я мало что поняла из его рассказа — всё ещё надо сто раз переварить, разложить по полочкам…

Но одного я понять не могу…

— Мне жаль, очень жаль, — бормочу. — Терять родителей — больно. Но причём тут я?

— Притом, Ника, — говорит он, — что всё зациклено на тебе. Твой помешанный папочка сделал тебя ключом, который способен перевести «лотос» в иной режим работы. Лотос будет подчинять и убивать. Но для этого мне нужна твоя боль. Много боли, Ника, — орёт он, и глаза его — прежде почти чёрные — сейчас белеют… — И я её получу.

— Нет… пожалуйста… прошу… — умолять — всё, что мне осталось.

Только маньяк не слышит меня.

Судьба не слышит меня.

А металлический прут снова взмывает вверх…

Всё, что я успеваю, зажмуриться. И пропускаю момент, когда расстановка сил меняется.

Раздаётся звон бьющегося стекла, осколки плещут по пространству хрустальным перезвоном… А потом — вскрик, хрип, звуки ударов.

Открываю глаза и вижу Аристарха, сидящего верхом на нашем мстителе, и буквально вдавливающем его коленом в пол. Псих поворачивает голову вбок, и вместо того, чтобы стонать и жаловаться на жизнь, говорит:

— О, и Ресовский пожаловал. Становится всё интереснее. Но… советую тебе меня отпустить, маленький Арис, — ухмыляется он, — потому что твоей сладкой не поздоровиться.

И действительно — оглядываюсь и натыкаюсь на острые жала стрел. Ими щетинится всё пространство вокруг.

— Этот дом заточен под меня, — продолжает наш гостеприимный хозяин. — Стоит мне шевельнуть пальцем — и он раздавит вас, как мошек. Поэтому, Ресовский, отпусти меня.

— Убери эту гадость от Ники, — хрипит Аристарх, я только теперь, присмотревшись внимательно, замечаю, что у него рассечена губа, а под глазом наливается лиловым синяк. Видно, ему крепко досталось. — И мы поговорим, обсудим условия, как цивилизованные люди. Согласен?

Маньяк кивает.

Стрелы исчезают.

Аристарх отпускает его и кидается ко мне. Он рвёт скотч зубами и руками, рыча и беснуясь. В глазах — злость, отчаяние, вина, боль. Дикий коктейль, который сносит даже меня.

Освободив, муж судорожно прижимает меня к себе, истерично осыпает поцелуями. Я слышу, как бешено колотится его сердце.

— Прости, — шепчет он, — что так долго шёл. Прости, что так слаб и не смог отстоять сразу. Прости, родная, что втянул тебя в эту гнусь…

— Как трогательно, — хлопает в ладоши мастер, — только вот ты, маленький Арис, не учёл одного… — замечаю, как мужа передёргивает это обращение, но он не подаёт виду, пряча лицо в моих разметавшихся волосах и буквально вжимая меня в своё тело. Мы с ним так идеально совпадаем, всеми выпуклостями и впадинами, будто реально две детали, выточенные друг для друга. И я невольно улыбаюсь и осторожно трогаю ссадины. Он перехватывает мои пальцы и нежно прижимает к щеке, прикрывая глаза. Любуюсь на длинные тёмные ресницы, которые красиво отбрасывают тени на высокие скулы.

Хороший мой.

Как же я раньше не заметила, какой ты…

… — здесь устанавливаю правила я! — заканчивает свою тираду мастер.

Аристарх оборачивается к нему, по-прежнему не выпуская меня из объятий, и говорит:

— Так озвучь их. Я открыт к диалогу.

— Ты — правильный мальчик, Ресовский. Привык вести открытые диалоги. Я не такой. Мне нравится рушить. Скажи, ты ведь любишь и боготворишь своего отца?

Аристарх напрягается. Нахожу ладонь и сплетаю свои пальцы с его — сильными, длинными, красивыми… Я знаю, что скажет это чудовище, и буду рядом, как и полагается жене, когда на мужа обрушится груз маниакальных откровений…

— Какое тебе дело до моего отца? — зло парирует Аристарх. — Ты и волоска на его голове не стоишь.

Мастер ухмыляется:

— Твой отец создал тот милый цветочек, что вывернул тебе мозги…

— Ты лжёшь, падаль! — Аристарх кидается на него, но я успеваю схватить за руку и шепнуть одними губами: «Не надо!»

— Ишь, как задело! — довольно потирает руки хозяин-психопат. — А между тем, это так. Он с родителями Ники и моей матерью и основал этот клуб.

Аристарх замирает, переваривая информацию.

Я глажу по волосам, в которых запеклась кровь, трогаю плечи, стискиваю наши сплетённые пальцы.

Я здесь. Я рядом. Мы вместе.

— Хорошо, — наконец, произносит Аристарх, — допустим, я поверю тебе. Но что это меняет в раскладе?

— Всё меняет, маленький Арис, — скалится мастер, — и из-за твоего отца в том числе погибла моя мать. Они бросили, предали её. Ославили и оставили на растерзание прессе. Она убила себя. Я поклялся отомстить.

Аристарх усмехается, надменно и презрительно, он умеет, я знаю.

— Поэтому ты решил отыграться на невинной девочке? Которая даже не помнит своих настоящих родителей? Уничтожить её?

— Да, — признается мастер. — Я жажду мести и теперь. Крови. Боли. Я страдал. Хочу, чтобы страдали и вы.

— Пусть так, — вдруг соглашается Аристарх, — пусть в твоей больной философии дети должны платить за ошибки родителей. Но не Ника. Она вообще не причём. В твоём раскладе предусмотрено, как вывести её из игры?

— Конечно, — лыбится тот, — только тебе не понравится.

— Говори!

— Кто всё равно должен умереть. Мучительно. Больно.

— Говори. Свои. Условия!

Дьявольский хохот, а потом — в воцарившейся тишине — требование:

— Жизнь за жизнь. Твою за её.

И ответ:

— Я согласен.

Согласен он! А вот я нет!

— Ни за что, Аристарх! — говорю и мотаю головой, рассыпая медь своих волос по его груди. — Я не приму такую жертву!

Он хмыкает, приподнимает мой подбородок, заглядывает в глаза, где — чувствую — набухают слёзы.

— Ты примешь, Ника, — строго, бескомпромиссно, не оставляя выбора.

— Нет! — упрямо стою на своём. — Не прощу!

— Грозный боевой котёнок, — улыбается Аристарх, наклоняется и целует. Жадно, отчаянно, как целуют в последний раз. Поцелуй горек — он пропитан моими слезами… И его виной. Я знаю — Арис корит себя, что привёз меня сюда. Но ведь он был под внушением. Он не виноват. Откуда этот разбитый в прах тёмный янтарь в его глазах?

Цепляюсь за плечи, а потом и вовсе — висну обезьянкой.

Не пущу! Не отдам! Мой!

Хозяин хлопает в ладоши:

— Какая сцена! Я сейчас расплачусь. У меня в голове прям «My heart will go on»[1] заиграла.

Аристарх оборачивается к нему, полный ярости.

— Тебе смешны чувства, ублюдок?!

Тот лишь ухмыляется:

— Ненавижу слащавость. Меня от неё тошнит. Мужик, а не можешь девку осадить?! Если ты выбор сделал — разве она может спорить?

— Свою жену будешь осаживать, недоносок, — взвивается Арис.

Повелитель «лотоса» хохочет, щелкает пальцами и на одной из тумб рядом с нами распускается серебряный цветок.

Кажется, я слышу его мелодию. Очень тихую, лирично-нежную.

Красивые губы Аристарха трогает блаженная улыбка, глаза стекленеют, он снова теряет себя.

— Правда же, Ника, так веселее?

— Ничуть не веселее, — злюсь я. Теперь, когда не привязана к креслу, у меня есть пространство для манёвра, для действий. Пожимаю руку Аристарху в надежде пробиться сквозь пелену наваждения и медленно отхожу в сторону «цветка».

Этот урод говорил, что мой отец сделал меня своеобразным ключом активации своей адской машины. Вот и проверим теорию на практике.

Бочком-бочком двигаюсь в сторону устройства.

— Чтобы ты не задумала, — говорит маньяк-похититель, — знай — ты уже проиграла, сладкая Ника.

О, это мы ещё посмотрим! Ведь смеётся тот, кто смеётся последним.

Я уже почти добираюсь до цветка, трогаю лепестки. Они чуть прохладные, шелковистые, тихо вибрируют. И только! Никакой реакции.

Ну же! Давай! Я же ключ! Открывайся, чёртов замок!

Бегаю пальцами по замысловатым узорам, что — подобно прожилкам — покрывают венчик.

Тихий таинственный звон не прекращается.

Папа… Это ведь послание? Ты ведь должен был оставить мне какую-то подсказку.