Тот случай — мой позор — он не считается.

— Сядь на кровать!

Повинуюсь.

Ресовский продолжает сидеть на своём месте. В номере полумрак, и я не могу рассмотреть эмоции на его красивом лице.

Опускаюсь на покрывало. Оно по-прежнему усыпано лепестками, но вот только они скукожились и высохли. И теперь неприятно щекочут и покалывают кожу.

— Покажи мне, как он тебя трогал.

Сжимаюсь.

Нет. Не хочу. Грязно.

— Ну же, Ника. Давай. Не испытывай моё терпение!

Я опускаю руку и касаюсь себя между ног.

Всхлипываю.

Потому что воспоминания слишком неприятны. Уродливы. Стыдны.

— Не верю, что Сева трогал тебя так вяло. Девки текут от него. Называют горячим.

Пылаю, хочу нырнуть под кровать.

— Покажи мне. Давай. Шире ноги! Интенсивнее!

Выполняю, а по щекам градом катятся слёзы.

Гадко. Боже, как гадко!

Ресовский, наконец, встаёт. Идёт ко мне, хватает за волосы, выгибая шею.

Скулю, кусаю губы.

Он приближает своё лицо к моему. Обдаёт запахом алкоголя. Он пил! Но глаза совершенно трезвые и злые.

— Ты противна мне, Ника, — шепчет он мне на ухо и кусает при этом за шею. Клеймит. Метит. — Омерзительна. — Отбрасывает от себя, как грязную тряпку, как отвратительное насекомое. Брезгливо. — Спокойной ночи, — бросает, как подачку.

И уходит.

А я сворачиваюсь калачиком и реву.

Лучше бы выпорол, ей богу…

Как мне теперь жить? Как смотреть ему в глаза? Если сейчас он просто вывернул меня наизнанку — грязными тайнами наружу…

Всё-таки проваливаюсь в тяжелый изматывающий сон. В нём я блуждаю во тьме, мёрзну, шарахаюсь от монстров. И зову единственного, кто меня любил и берёг, того, по кому кровоточит сердце:

— Вадим… Вадим…

Веки налиты свинцом, я не могу их открыть. Мечусь по кровати.

Меня сгребают сильные руки, кутают в одеяло и грустный голос шепчет:

— Тихо-тихо, маленькая. Я здесь. С тобой. Спи…

Чувствую жар большого тела, защиту, исходящую от него, действительно, успокаиваюсь и засыпаю теперь уже легко.

Просыпаюсь, наверное, в обед. Ощущения такие, будто меня переехал танк. Всё болит — видимо, синяки и грубое обращение дают о себе знать. А ещё стресс и негативные эмоции.

Вчерашний вечер даже не хочу вспоминать. Меня до сих пор жжёт стыдом и обидой. Но, несмотря на то, что своим поведением он причинил мне колоссальную боль, Ресовский был в своём праве. Другое дело, что от осознания этого его права мне ни черта не легче.

А те объятия ночью? Шёпот? Они приснились мне? Или плод моего разгулявшегося воображения?

Плетусь в ванну, привожу себя в порядок. В Академию пока не надо — у меня, типа же, медовый месяц. Ну да, медовее не бывает.

Криво ухмыляюсь своему бледному отражению в зеркале. Когда выхожу обратно — застаю в своей комнате девушку. Молоденькую, моих лет. И какую-то испуганную. Она сидит, вжавшись в кресло, и хлопает на меня своими громадными васильковыми глазищами.

— Вы кто? — прохожу мимо, сажусь у туалетного столика, пытаюсь разодрать свои спутавшиеся волосы.

— Я — сестра Алёны… — мой недоуменный взгляд. — Ну, Темниковой, — спешно добавляет девушка. — М-младшая. Вместо неё.

— А где Алёна? — запоздало колет волнение. Ведь всё случившиеся коснулось не только меня, но и семьи Темниковых. У Глеба брат погиб. А Алёна — она такая чувствительная.

— Её увезли… ночью… стало плохо…

Нет! Только не Алёна! Боже, она же беременна!

— Как она? — девушка неопределённо трясёт головой. — Почему ты здесь? Там же твоей сестре плохо!

— Но ведь… помощница вам… Глеб Николаевич с ней.

Конечно, Глеб с ней. Но и сестре здесь делать нечего. Да и я хочу навестить Алёну.

— Мне не нужна помощница, — говорю, а девушка почему-то пугается. — Но вот подруга и соратница — вполне. — Протягиваю руку. — Ника.

— Хлоя, — отзывается она.

— Какое красивое имя! — признаюсь честно.

— У тебя тоже! — смущённо улыбается она.

— Давай поедем навестим твою сестрёнку.

Хлоя мотает головой:

— Не получится. Мы просто не выйдем отсюда — там везде люди Ресовского. И у них приказ не выпускать тебя. — Она вздыхает. — И знаешь, лучше бы я их не драконила на твоём месте. Аристарх Иванович с утра злющий был.

Ну да, всё время забываю, что я теперь — бесправная вещь, купленная для определённого рода утех.

Сникаю.

Мне хотелось повидать Глеба. Спросить, когда похороны Вадьки. Проводить любимого в последний путь (надеюсь, хоть в этом мне не откажут?). Узнать, нашёл ли он ублюдков, которые стреляли в Вадима, чтобы понять, кого из псов Ресовского мне опасаться особенно. В том, что за убийством моего возлюбленного стоит муж — даже не сомневаюсь. Ресовский уже грозился как-то, что в моей жизни других мужчин, кроме него, не будет.

Странно, но я почти убеждаю себя в этом. Ведь, если положить руку на сердце, то кроме вчерашнего вечера и вообще самой ситуации с нашей женитьбой, Ресовский не вёл себя плохо по отношению ко мне. И мог ведь не выкупать… Мог бы наказать, уступив тому извращенцу, или Драгину… Но не отдал. Значит, в нём есть хорошее. А если так — то…

Нет! Так могу дойти до того, что начну его оправдывать! А это будет подло по отношению к Вадиму.

— Где она?! — мои размышления и споры с самой собой прерывает появление женщины, которую правильно было бы назвать гром-бабой. Мало того, что она высокого роста, так ещё и весьма внушительных объёмов во всех местах. И не будь одета дорого-богато, то походила бы и вовсе на базарную хабалку. Ярко-чёрные — должно быть, из-за того, что краска наносилась на седину — волосы взбитые в высокую причёску. Большие губы накрашены кричаще-алой помадой. Но при всём при том её лицо хранит следы былой, весьма яркой и замечательной красоты. Такой же, как у Аристарха.

Окинув меня презрительным взглядом, женщина (а теперь у меня нет сомнений, что передо мной — свекровь) распахивает дверь и указывает длинным наманекюренным ногтем:

— Прочь! Убирайся из жизни моего сына, нищебродка!

Хлоя, наблюдающая за этой картиной, вжимается в кресло, едва ли не сливаясь цветом лица с его светлой обивкой.

А в меня вселяются демоны.

Встаю, выпрямляюсь во весь свой рост — ничтожный по сравнению с её — упираю руки в бока и чеканю:

— Не вы сюда меня приводили, не вам и выгонять!

Раздаются аплодисменты.

Оборачиваюсь — из смежной комнаты, той самой, в которой есть пожарная лестница, — выходит Ресовский. Он становится рядом со мной, приобнимает за плечи, притягивает к себе, целует в волосы и говорит ей:

— Именно так, мама. Ника — моя жена. И если ты хочешь, чтобы ушла она, уйду и я. Помнишь, ты всегда сама говорила, что супруги, как ниточка с иголочкой — куда один, туда и другой.

Свекровь фыркает, поджимает губы:

— Ты матери условия ставишь, щенок? — пышет гневом эта дама. — Вот, полюбуйся, что про твою красотку в сети пишут. Этой шлюхи не будет в моём доме!

Она быстро водит пальцем по экрану своего айфона, потом поворачивает гаджет к нам. И я с ужасом вижу себя в том жутком платье на подиуме аукциона.

Закрываю лицо руками.

Аристарх поворачивает меня к себе и прячет в кольце рук, а сам отвечает:

— Во-первых, это отель, а не твой дом, мама. Во-вторых, у нас такие ролевые игры. Кому какое дело? Нас заводит, правда же, Никуля?

Мотаю головой, рассыпая медь своих волос по чёрной дорогой шерсти его пиджака.

— Вот видишь, мама. Ты просто консервативна и отстала от жизни. — Потом обводит взглядом присутствующих — мать, Хлою и говорит: — Оставьте нас, нам с Никой нужно… доиграть. Вчера у нас не закончился один раунд.

Свекровь фыркнув, а Хлоя — тенью, всё-таки покидают комнату, а Аристарх резко распахивает полы моего халата.

Вспыхиваю, потому что под ним я лишь в тонких кружевных трусиках.

— Что ты собираешься делать? — пугаюсь я.

После вчерашних слов, что я ему омерзительна, после его грубости сейчас мне меньше всего хочется контакта с ним. Особенно — физического.