44. Все обращается в воду...
Большой, рыжий с туповатой мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в темноту - "уходи..." Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую землю... В темноте, один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной, дырчатый от редкого дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал подвал насквозь. Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в нее снежком, она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и холодное, и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не скользко, и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы. Воскресенье, пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около нуля. Я уже говорил, расхотел быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее разным формам. Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно - невозможно!.. Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время, потом снова оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я не верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение - ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда трогаешь пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение. Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди... Но когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там за окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки... Несколько котов и кошек - круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму, кормимся, греем друг друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет, когда они исчезают вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока. Говорят, это называется творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве недостатка тепла и света. Появился Макс, лохматый, глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит наверх... Ну, давай! Я вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается! Я не могу смотреть на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо страшней, если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому, что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без меня будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на второй этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська ползла ко мне по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал гениальный вывод - зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик, повзрослевший, тучноватый, карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши нет.
45. Скользко...
Темно, бесконечный снег машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне скользко, жарко, слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает. Вспомнил и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?.. Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у Стива, глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет... Пришел - и никого. Двери подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же троица. Большой рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам. Все трое обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус. Сегодня котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь, вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит. Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам, наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять и упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней ветки, в двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут уж я не стал ей помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась и прыгнула, по шейку погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула к балкону. Хочет вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам. Что ж, попробуй, но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом, не видно, где край. Она решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают, пушистые штаны в снегу... Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда я пришел, доедала остатки завтрака, полизала миску, в которой было молоко, смотрит на меня. Знает, у меня всегда что-нибудь найдется...
46. Семнадцатое, разбавленное молоко...
Снег надолго, к моему балкону пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с высоты их роста - холодные громады выше головы... По снежным холмам пробирается в мохнатых штанах Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели. Вижу, Хрюша бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев меня, хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих, но временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой, но мы все равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею. Дома Алиса, разумница-старушка, как я называю ее с уважением... за мной впрыгивает в переднюю Люська, распутница-малолетка, как я называю ее под настроение... Вот Костик, который может все, даже вскарабкаться по дереву на мой балкон. Вот Клаус, который столько может, что уже ничего, кроме кошек, не хочет, греет брюхо на теплых трубах, идет за мной из уважения к старой дружбе... А Люська разлеглась на батарее, живот устроила, а лапы не умещаются, свисают. Вид страшноватый, будто умерла, но она живей живых, впитывает тепло каждым уголочком тела. Явился Стив и кинулся ко мне на колени, как лучший друг. Клаус дрогнул, но взял себя в лапы, сделал вид, что моется. Сам виноват, пришел первым, но все выбирал благоприятный момент. Я звал его несколько раз, но, видимо, ему хотелось, чтобы я встал на колени. А со Стивом у меня серьезный разговор. Сегодня он обмочил соседский коврик, это почти смертельно! Не понимает, чем рискует. На обед у нас молоко и кусочек фарша, поели и тут же разбрелись кто куда. Остались Люська и Алиса, взялись вылизывать друг друга, подставляют бока и спины. Благородная Алиса, безропотная, самоотверженная... и эта дылда, до сих пор пытается сосать молоко у матери, ни шагу без нее... Наконец, успокоились, лежат одной кучкой, и теперь невозможно отличить, где одна, где другая. Пока они спали, я думал. Когда-то я видел, как два молодых кота, устав от притеснений старика, хозяина территории... два друга, они объединились и загнали своего мучителя в кусты, сидели рядышком, посмеиваясь, а тот жалобно верещал из зарослей. И с тех пор оставил в покое этих двоих, и вообще, как-то сник, больше не возникал со своими приставаниями. Что было написано на лицах этой парочки единство, веселое торжество?.. Я видел, как старая больная кошка несет своих котят, одного за другим, на второй этаж по узкому карнизу, прыгает вверх на полтора метра, протискивается в узкую щель... Чтобы спасти. Потом приносит им все, что может найти во дворе - птиц, мышей... дом полон перьями, на каждом шагу селедочные головы, крысиные хвосты... Она наблюдает, как они играют, едят, а потом подбирается к остаткам, и я вижу, насколько она голодна... А Вася, старый кот, с его постоянной подругой?.. Самое лучшее в человеке имеет звериное начало. Но тут проснулись кошки, кто-то бухнулся в окно, и мои слабые мысли прервались. Я посмотрел на стены. Картины все чаще вызывают беспокойство, тоску, вязкую слюну во рту, тяжесть в груди... Возникает напряжение во всем теле, дрожь в руках... становится душно, неловко, нехорошо, хочется куда-то бежать, что-то делать... Заброшенный, забытый в сером пространстве, среди метели, я не знаю своего языка, оттого и мечусь. Может быть, пятна?.. Ведь так уже было много раз - спасали пятна! Да неужели? Сто раз повтори, все равно уверенности никакой! Кто же поверит разуму в таком котовском деле! С чего бы это пятна, что за бред!.. Каждый раз в начале нужен повод, зацепка, случай, чтобы вдруг стало ясно - конечно, пятна, ясное дело, они! Уверенность не требует доказательств. Только пятна, тон и цвет! Когда снаружи безрадостно, жутко, холодно, темно и противно... тогда и начинается выживание. Тогда я начинаю видеть.
