Но, что странно, мама всегда заботилась об отце. Когда он болел, она сидела возле его кровати и гладила лохматые светлые волосы. Тогда я ревновала отца к ней, и мне хотелось, чтобы он поскорее поправился.

Мы были не очень-то дружны между собой. К нам никогда не приходили гости. И мы сами ни к кому не ходили. У нашей семьи не было друзей. Да и вообще, мы редко что-то делали вместе, вчетвером.

Тем не менее, мы любили друг друга. Я осязаемо чувствовала эту любовь в отдельно взятые моменты. К примеру, зимой, в те редкие вечера, когда на улице было так холодно, что и носа из дома не высунешь.

Мы накрывались пледами и, не сговариваясь, садились на мягкий ковер возле электрического обогревателя в родительской спальне. Отец заваривал иван-чай, и мы пили его из крошечных чашечек, передавая фарфоровый чайничек друг другу. Этот китайский сервиз мама доставала из-под кровати только в такие вечера. Можно сказать, что мороз и тепло от обогревателя соединяли нас на пару часов, давали время побыть настоящей семьей.

Я любила эти "китайские" чайные церемонии всей душой, любила запах копорского чая, он напоминал о лете, любила папины бесконечные истории о его детстве, по которым можно было написать целую книгу.

***

У меня не было подруг. Все свое время я проводила с Алисой. Она была совсем не такая, как я, и часто мы не понимали друг друга, ругались и дрались, но я всегда знала: случись что, она поможет, защитит. Потому что она моя сестра. Мы стояли друг за друга горой с самого раннего детства. Отец говорил нам, что нужно по жизни держаться вместе.

– Когда нас с мамой не станет, друг у друга останетесь вы, и вы будете помогать и поддерживать друг друга в сложные минуты, – так часто говорил отец нам с Алисой перед сном и ласково гладил обеих по волосам, – вы можете ссориться и даже драться, но вы всегда должны помнить о том, что вы сестры.

Я всегда знала, что Алиса придет на помощь, это придавало мне уверенности. Я и сама была готова разорвать на мелкие кусочки ее обидчиков. Верность друг другу, которую привил нам отец – это то, что делало нас по-настоящему близкими людьми.

Мы родились с Алисой с разницей в пятнадцать минут. Разнояйцевые близнецы – у нас был общий день рождения, но больше ничего общего между нами не было, мы во всем были разные.

Алиса, как старшая, была лидером по натуре, отличницей и душой компании – высокая, красивая, общительная. А я всегда была тенью, подпевалой и девочкой на побегушках – тощая, замкнутая и странная.

Разница в цвете волос тоже не играла мне на руку: Алиса была яркой брюнеткой, как мать, я же была вихрастой блондинкой, как отец. Она по жизни была первой, а я – второй.

Только для отца я всегда была на первом месте. Он любил меня сильнее, чем мама. Я была угловатым, длинным и тощим ребенком, а потом подростком – “деревцем”. Но он говорил мне, что я самая красивая девчонка в мире, и я была ему благодарна за это.

– Ты очень красивая, Ася. Но, понимаешь, в жизни быть красивой вовсе не обязательно. Главное – стать единственной для кого-то одного.

Эту истину я ясно запомнила, но поняла ее смысл гораздо позже.

***

Я уже писала, что наша семья была не очень-то дружной. У нас не было тихих семейных вечеров, мы не читали вслух книги друг другу, не играли в домино, не пили какао, сидя у камина, у нас и камина-то никогда не было.

Мы не смотрели вместе фильмы, не обменивались мнением о них. Не смеялись над общими шутками. Не ходили в походы с палатками. Мы даже не обнимались под бой новогодних курантов. Но все-таки наша двухкомнатная квартира, которая давно нуждалась в ремонте, была всегда теплой и родной. Она была крепостью для всех нас.

Большой черный пес Маркиз, которого отец в один дождливый день привел с улицы грязного и голодного, и которого мы сразу же полюбили, придавал уют нашему жилищу. У нас дома была особенная атмосфера, я думаю, она возникла, благодаря отцу и его творческой натуре.

Здесь легко дышалось, легко говорилось, легко жилось. Здесь на стенах висели картины, а на подоконниках лежала пыль, которую мы, две сестры, ленились протирать по субботам.

Квартира без ремонта, со старинным интерьером – она была не тем семейным гнездом, где царят мир, любовь и нежность. Мы все часто ссорились и скандалили друг с другом. Но это был наш общий секретный штаб, безопасное место, куда можно было прийти, поговорить или помолчать, побыть в одиночестве, укрыться от всего на свете.

***

– Убежим на денек в горы? – спросил отец, заглянув мне в глаза.

– А как же мама с Алисой? – спросила я.

– Они не хотят, я уже спрашивал, – грустно ответил отец, – одна твердит о клещах, а другая – о том, что завтра школьная вечеринка.

Он шел рядом со мной, светлые вихры трепал майский ветер, и его лицо казалось спокойным и счастливым. Я рассмеялась. С ним всегда было проще, чем с мамой.

На следующий день я встала по будильнику, оделась, наспех позавтракала, и выбежала из дома. Отец уже ждал. На заднем сидении машины сидел Маркиз.

Я села рядом с Маркизом, едва сдерживая радость от предстоящего приключения. Мы проехали пару кварталов и внезапно остановились у маленького двухэтажного дома. Отец натянуто улыбнулся в зеркало заднего вида:

– С нами поедет тетя Света. Надеюсь, ты не против?

– Как тетя Света? – переспросила я, округлив глаза.

– Она очень хотела, когда узнала, куда мы едем, – сказал отец, и голос его прозвучал виновато, – я не смог ей отказать.

Возмущение, обида, ревность сразу же заклокотали в горле – еще чуть-чуть, и вся эта жгучая лава выплеснется наружу. Он думает, что я буду делить его с этой “шалавой Светкой”, как называет ее мама? Как бы не так!

Я открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Изо всех сил сжав кожаный ошейник Маркиза, я мечтала только об одном – не разреветься прямо сейчас.

– Деревце, ты ведь не против?

– Не называй меня так больше! Я не дерево! У меня есть имя! – рявкнула в ответ я, впервые меня разозлило это детское прозвище.

– Хорошо, Ася, не буду больше, – спокойно ответил.

Что-то оборвалось у меня внутри, словно меня только что страшно предали. Мне наплевать было на мать, но то, что он обманул меня – это было непростительно. Маркиз лизал меня в щеку, я оттолкнула пса, отвернулась к окну.

Светлана выпорхнула из подъезда, словно яркая, легкая бабочка. Ее наряд совсем не был похож на походный. Она села в машину рядом с отцом, сказав мне “привет”.

Машину заполнил аромат приторно-сладких, цветочных духов. Я уткнулась в шею Маркиза и мечтала о том, чтобы отцовская машина сломалась на полпути. Я ненавидела его в ту минуту.

***

Целую неделю после этой поездки я не разговаривала с отцом и всячески его избегала. Я чувствовала себя обиженной, он как будто предал меня, растоптал мои чувства.

Отец, в свою очередь, тоже понимал, что поступил не правильно. Он, наоборот, всеми способами старался загладить свою вину, звал нас с Алисой в кино, в парк, но, получая от меня один отказ за другим, решил действовать по-другому.

Как-то вечером я пришла домой, и увидела на своей кровати картину. На картине была изображена стройная, светловолосая девушка, похожая на меня, только старше. Девушка стояла на улице города – около нее шли люди, по дороге ехали машины, жизнь кипела. А она стояла, оторванная от всего этого внешнего мира, загадочная и очень красивая. И все ее тело было опутано ивовыми ветвями.

По моему телу пробежали мурашки. Отец никогда не видел моих ветвей, но нарисовал их именно такими, какими их видела я…

Я зашла к отцу в комнату и крепко обняла его.

– Прости меня, деревце… Ой, прости, Асенька, – голос отца дрожал, и от этого из моих глаз покатились слезы, – я знаю, что я не самый лучший отец, но… Я очень люблю всех вас: тебя, Алису, маму.

Я ничего не ответила ему – не могла, слезы комом стояли в горле и не давали говорить. Но я знала это, чувствовала его любовь и поддержку каждый день и каждую минуту…