Она была невозможно юной – среди прочих студентов не было никого близкого ей по возрасту. Помнится, изучая списки тех, кто будет посещать его лекции, он было подумал, что произошла ошибка. Четырнадцатилетняя девчонка в Гарварде?
Но в тот день, войдя в кабинет на первую в новом семестре лекцию, он сразу понял, что она достаточно… незаурядная личность. Помимо того, что она выглядела совсем еще ребенком, она единственная сидела, уткнувшись в книгу и не замечая никого и ничего вокруг. «Фрэнни и Зуи» – понял он, прочитав несколько строк, и, похвалив ее выбор стандартной, ничего не значащей фразой, с изумлением услышал в ответ не вежливое «спасибо», а ничуть не менее удивленное, совсем детское в своей наивной простоте «хороший вкус у вас». Казалось, девчонка не предполагала встретить кого-то, кто помимо нее читал эту книгу. Это было неожиданно – признаться, он все же привык, что студенты относятся к нему с гораздо большим почтением. Заинтригованный, он предложил ей рассказать о себе, и услышал сбивчивый поток мыслей, из которого узнал и о смерти ее мамы, и о выборе близких по духу героев, о проблемах в жизни из-за высокого уровня интеллекта, и даже о забавном моменте с детским переходом в письме от карандаша к ручке. И хотя остальные студенты поглядывали на нее с нескрываемой насмешкой, он сам смотрел на нее с любопытством, встретив в ответ смущенный, немного виноватый взгляд.
Поначалу она показалась ему просто милой и забавной, но время шло, и все чаще он ловил себя на мысли, что думает о ней. Вспоминал удивительную глубину и серьезность ее рассуждений, которые, как оказалось, так неожиданно сочетались с совершенно детской непосредственностью. Да, черт возьми, она и была еще ребенком! Но так легко было забыть об этом, когда, глядя на него широко распахнутыми глазами, она вдруг начинала говорить так быстро и много, что в какой-то момент он замолкал, изумленно глядя на нее в ответ.
С ней было интересно. Ее жажда знаний была неутолима, и, пожалуй, порой даже несколько утомительна, но все же казалась глотком свежего воздуха в душных учебных буднях. Иногда они пересекались в библиотеке, вместе разбирая произведения, не входящие в список обязательных для изучения. Иногда, если его лекция была в этот день последней, они задерживались в кабинете, продолжая дискуссию, начатую ранее. Она рьяно отстаивала свое видение героев, отличаясь тем самым от большинства других студентов, следующих проторенной дорожки и классическому анализу текстов.
Прошел один учебный год, затем второй. Она взрослела на его глазах, и он невольно замечал эти изменения. Она стала чуть выше и еще умнее. Ее тело сформировалось, и, казалось, это ее немного смущает. Его это тоже смущало. Из милой неловкой девочки она превращалась в девушку – пусть ничуть не менее неловкую, но, несомненно, притягательную.
Он видел ее все растущий интерес к нему – уже не как к любимому профессору, а как к мужчине. Замечал ее реакцию на его близость, на его случайные прикосновения, на его улыбки, – смущение, робость, еще большую неуклюжесть, – и видел первые неуверенные попытки флирта. В этом не было ничего особенного – он был молод, умен, хорош собой, и нравился подавляющему числу студенток.
Но только вот дело было в том, что из множества окружающих его дам только она одна вызывала в нем ответный интерес, который значил бы больше, нежели примитивное сексуальное влечение. И чем дальше, тем яснее он понимал, что это не просто симпатия к талантливой ученице.
Это было сложно. Он сражался с собой. Порой ему почти удавалось убедить себя, что с его стороны нет никаких намеков на чувства, но вот он снова видел ее, ловил восторженный взгляд и смущенную улыбку – и снова терялся, невольно улыбаясь в ответ под аккомпанемент бешено бьющегося сердца.
«Так нельзя!» – кричал разум.
«Забудь! Даже не думай!» – настаивало здравомыслие.
«Ты потеряешь работу!» – напоминала рациональностью.
«Она еще совсем дитя!» – укоряла совесть.
А сердце… сердце тихонько скулило в груди, умоляя о возможности побыть счастливым. Влюбленным. Любимым.
Он почти забыл, каково это…
Он был циником. В свои тридцать два он, признаться, немного устал от жизни, в которой все было до обидного однообразно. Работа, дом, оплата счетов, походы в магазины и редкие, ничего не значащие встречи с дамами, где никто ни от кого не ждал обязательств. Просто секс, позволяющий сбросить напряжение. С равным успехом, не желая порой назначать очередную встречу, он мог подрочить в душе перед сном.
И вот чувства обрушились на него, разметав привычную, размеренную, спокойную жизнь, точно карточный домик.
Он был вдвое старше нее, но, находясь наедине, эта грань стиралась. Он и прежде не чувствовал свой возраст, лишь с годами становилось больше жизненного опыта. У нее же, напротив, опыта было слишком мало, что с лихвой компенсировалось острым, отнюдь не детским умом при совершенно детской, впрочем, наивности в некоторых вопросах. Но она отчаянно пыталась доказать свою взрослость, и он поддерживал ее в этом. Ей это нравилось, а его это забавляло – что хорошего в том, чтобы быть взрослым?
Это был самый невероятный семестр в его жизни. Правду говорят, что влюбленность делает из людей глупцов. Теряя голову, он пытался завоевать ее интерес, удивить ее, добиваясь в ответ этого восхищенного, полного доверия взгляда. Да он сам порой вел себя, точно мальчишка, с восторгом убеждаясь в том, что его чувства взаимны.
А она отвечала ему. В этом нельзя было ошибиться.
Он увидел ее в библиотеке в День Благодарения, – она сидела там совершенно одна, окруженная стопками книг. Он сам не торопился возвращаться в пустую, осточертевшую уже квартиру, и, ощутив что желудок сводит от голода из-за пропущенного ленча, неожиданно для самого себя пригласил ее на ужин в любимый марокканский ресторан. Ее глаза в тот момент широко распахнулись, и он поймал свое отражение в ее зрачках, чувствуя, что окончательно теряется в ней.
Заказывая напитки, он взял себе вино, а ей воду, но ее неуемное любопытство оказалось сильнее смущения, и он предложил ей сделать глоток из своего бокала. Она была так очаровательна в своей реакции на алкоголь, что он просто не смог сдержаться от комплимента, любуясь следом от вина на нежных губах и смущенным румянцем на милых круглых щечках.
С того вечера все изменилось, и они оба это чувствовали. Это было во взглядах, во фразах, в прикосновениях. Было все сложнее держаться дальше друг от друга и совершенно невозможно игнорировать это взаимное влечение.
Близилось Рождество. Волнительное предвкушение праздника неслось по венам игривыми пузырьками шампанского, отдавалось горьковатой сладостью на языке, кружа голову и наполняя душу чем-то озорным и немного тревожным.
В последний учебный день накануне праздника она задержалась в его кабинете, копаясь в сумке до тех пор, пока последний студент не вышел, оставляя их наедине. Отчего-то он волновался, подходя к ней ближе. Ее хотелось коснуться, обнять, поцеловать, но он не смел, и, любуясь румянцем на ее щеках, не сразу понял, что именно она спрашивает у него. А после, глядя на то, как она выходит из кабинета, не мог поверить, что в ответ на ее вопрос пригласил встретить Рождество вместе.
Он до последнего не мог поверить в то, что она пришла к нему, но вот она была здесь, и она флиртовала с ним. Робела от его близости, смущалась от его комплиментов, но сама тянулась к нему. Пусть неловко, пусть неумело, то и дело перебивая романтику разговорами, но это нельзя было спутать с простым проявлением дружелюбия. И тогда он ее поцеловал, – сначала нежно, мягко, пробуя вкус ее губ, как прежде она пробовала вкус вина, а затем настойчивее, почувствовав, как она сама тянется, раскрываясь ему навстречу.
Это было невероятно и слишком желанно, чтобы быть правдой, но это было так. Они целовались долго, жадно, до припухших губ, наслаждаясь долгожданной близостью, и его трясло от желания, когда, переместившись на диван, она сама стянула с него свитер, с любопытством изучая, гладя, лаская его тело. Потребовалось значительное усилие воли, и он едва не застонал от отчаяния, останавливая их обоих, когда ее прикосновения, утратив робость, стали неожиданно настойчивыми.
