Всё. Вышло. Из-под. Контроля.

Он застонал ей в рот, прильнул к ней своим твёрдым, подтянутым телом, привалил к стене лифта, пока каждый дюйм его тела не прижался к каждому дюйму её.

Так близко она чувствовала запах виски в его дыхании, лёгкий привкус никотина и чего-то ещё. Он чувствовал себя так, словно был создан для того, чтобы соответствовать ей, как будто они, наконец, стали единым целым.

— Рокко, — прошептала она, когда они, наконец, разорвали поцелуй. Грудь вздымалась, руки блуждали, бедра двигались.

— Молчи. — Его рука соскользнула с её волос, чтобы обхватить за подбородок, удерживая её неподвижно, пока он насиловал её рот, выпивая её, как будто умирал от жажды. У неё закружилась голова, и она не могла вспомнить, нужно ли ей дышать, или почему мигает красный свет в лифте, или нужно ли её ногам что-то делать, кроме как дрожать, как желе.

— Обними меня за шею, dolcezza (*сладкая, итал., прим. перев.).

Она скользнула руками по его плечам, прижимаясь к нему, стремясь всем телом к его теплу. Он был таким сильным. Такой большой. Такой горячий. Его мышцы такие твёрдые. Он без усилий обнял её, отчаянно поцеловал. Она никогда не чувствовала разницу в их возрасте так, как сейчас, но он был намного больше, чем парни её возраста, такой зрелый.

Впервые за шесть лет она почувствовала себя живой. Рокко был здесь. Она могла чувствовать его запах, прикасаться к нему, пробовать его на вкус. Всё, что она воображала с тех пор, как уехала, она могла бы получить прямо здесь, прямо сейчас, и, Боже, она хотела это всё. Губы Рокко, рот Рокко, язык Рокко, красота его лица, смотрящего на неё сверху вниз, сладость виски, когда он целовал её, тепло его дыхания, мягкость его языка, когда он исследовал её рот. Всё было как в первый раз, снова и снова.

* * *

Она хотела его.

Она хотела немного того грязного и эгоистичного ублюдка, каким он был, и он был рад услужить. Схватив её тонкие запястья, он одной рукой прижал её руки к стене над головой, а другой сжал в кулак её волосы.

— Ты хочешь этого?

— Да. — Она не колебалась ни секунды.

Он снова завладел её ртом, грубо и жёстко. Электричество заполнило пространство между ними, и он почувствовал, как что-то встало на место — связь. Связь, которая появилась, когда они встретились в первый раз.

Блядь. Он этого не ожидал. Он не ожидал ничего из этого. Всё, что он знал, это то, что он должен был увидеть её в последний раз. Должен был попытаться закончить всё так, чтобы позволить им обоим двигаться дальше после того, как он сделает одну вещь, которая заставила бы её возненавидеть его навсегда.

Его рука скользнула вниз по её телу, и он сжал её грудь так сильно, что она издала тихий горловой звук.

Звук, на который сработали инстинкты.

Мягкая. Жаждущая. Открытая.

Грейс всегда была нежной. Сладкой. Хотя ей нравился грубый секс, он никогда не был таким грубым, каким, как он знал, был бы, если бы взял её сейчас. Он был сбит с толку, потерян в море эмоций, зажат между желанием и необходимостью отпустить её.

И вдруг это показалось неправильным. Его мысли казались неправильными. Он. Почувствовал. Себя. Неправильно.

Но она желала этого, хотела его. На эти несколько мгновений он мог обладать ею так, как представлял себе каждую ночь последние шесть лет: в его объятиях, она отдавалась бы ему, как будто той ужасной ночи в Ньютон-Крик не было. Он мог бы взять то, что она предлагала, а потом оттолкнуть её. К тому времени, когда он выполнит свой контракт, их связь будет разорвана.

Решившись, он просунул руку между ними и задрал её платье.

— Ты готова для меня?

— Почему бы тебе не выяснить это? — Она прикусила его нижнюю губу, и его член, уже твёрдый и ноющий, встал по стойке смирно. Грейс всегда любила поддразнивать.

Рычание вырвалось из его горла, когда он отодвинул в сторону её трусики и скользнул мощным пальцем по её складкам.

— Грязная девчонка. Ты промокла насквозь.

— И ты твёрдый. — Она прижалась бёдрами к его эрекции, и он чуть не кончил прямо тогда. Его Грейс никогда не была сексуально агрессивна, и это чертовски заводило его.

— Это то, чего ты хочешь? — Его слова прозвучали резче, чем он планировал. — Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя в твоём красивом платье у этой стены в лифте, где нас кто-нибудь может увидеть? Ты хочешь, чтобы я сорвал эти трусики и засунул свой член в тебя так глубоко, что ты забудешь своё собственное имя?

— Я хочу тебя. — Она уткнулась носом в его шею. — Я могу принять тебя любым способом.

Чёрт. Нет. Смелая, агрессивная Грация, с которой он мог справиться. С мягкой, сладкой Грейс — нет. Ему хотелось, чтобы она дралась, ругалась, кусалась и царапалась. Он хотел её гнева и ненависти. Он хотел страдать за тот выбор, который ему предстояло сделать. Он хотел страсти, но ещё больше он хотел боли. Он хотел, чтобы она облегчила ему боль и ушла.

Он не хотел, чтобы ему напоминали о Грейс такой, какой она была до той ночи в Ньютон-Крик, когда он сорвал покров её невинности и разрушил их связь.

— Борись со мной, — пробормотал он, обхватив её грудь рукой через тонкую ткань.

— Я не хочу бороться с тобой. — Она прижалась к нему, бёдрами к его бёдрам. — Я не говорю «нет», Рокко. Я говорю «да».

Он прикусил её ключицу, провёл языком по шее, пробуя знакомую сладость её кожи. Когда она вздрогнула от вздоха, он двинулся ниже, покрывая поцелуями полумесяцы её грудей, оттягивая тонкую ткань вниз, чтобы он мог высунуть розовый сосок из розового лифчика.

Розовый. Не красный. Или чёрный. Никаких четырехдюймовых каблуков и обтягивающей, едва заметной одежды, которая кричала бы «пятьдесят за ручную работу, восемьдесят за оральный секс», что позволило бы ему легко взять то, что он хотел, даже без малейших эмоций, мерцающих в его груди.

Грейс никогда не одевалась в распутную одежду. Несмотря на то, что она могла бы выглядеть как угодно, она всегда носила кокетливые маленькие платья или крошечные обрезанные шорты с майками и свободными свитерами. Она выглядела слегка модной, немного шикарной и всегда очень сексуальной, но в дразнящем, а не откровенном виде. Её одежда намекала на сокровища под ней, но только один мужчина мог претендовать на её щедрость.

Его рука зависла над краем её платья, мышцы напряглись, когда он приготовился разорвать тонкую ткань и полностью обнажить её грудь для своего удовольствия, оставив её разбираться с последствиями, когда двери лифта откроются.

Она тихонько застонала, выгнула спину, охотно подставила свою грудь в его руки. Доверчивая. Такая доверчивая.

Радуйся, Мария, исполненная Благодати!

Христос. Последнее, чего он хотел в своей голове, когда собирался похоронить себя в женщине, что вырвала его сердце и ушла от восьми лет воспоминаний, даже не попрощавшись, была чертова гребаная Аве Мария. Это было то, что он получал за то, что каждые две недели ходил исповедоваться в своих грехах священнику, дружелюбному к мафии.

Он отпустил её руки и запустил пальцы в её волосы, так сильно откинув её голову назад, что её мягкие, чувственные губы сложились от удивления буквой «О». Он собирался оставить синяки на этих губах своими поцелуями, пометить её изящную тонкую шею острыми укусами своих зубов.

Благословенна ты среди женщин.

Его разум пропустил несколько слов, сосредоточившись на том, что, по его мнению, было соответствующими частями молитвы, напоминая ему, что она была женщиной — молодой женщиной — а он был больше, сильнее и старше, и что он мог очень легко причинить ей вред, если не будет заботливым.

Ну и к чёрту это. Его тело было напряжено, возбуждено и готово взять её, и его глупая совесть могла отойти на второй план в этой поездке.

Он собирался задрать её платье до талии, сорвать с неё трусики и глубоко погрузиться в её горячую, влажную пизду. Он бы жёстко трахнул её и заставил кончить, выкрикивая его имя. А потом он бросит её так же, как она бросила его, и она узнает, каково это — быть преданной единственным человеком, который когда-либо что-то значил в твоей жизни.