Этот сюжет даже без предупреждающих надписей не оставляет шансов на сомнения. Грешное человечество, обидев Христа своим поведением, было любимой темой проповедей и религиозной литературы христианского мира тех дней. Если верить Дионисию Картузианцу, ни одна группа в обществе не была освобождена от обязанности поклоняться Богу. Короли и принцы больше не выполняли свои священные обязанности, как это делало духовенство: «Даже Папа Римский, его курия и все классы общества — и верхние, и нижние» — грешны. Дионисий обращал внимание на Семь смертных грехов и Четыре последние вещи, изображая подробную картину ожидания наказания.^[183] Образы Босха олицетворяют грешное человечество, которому Господь угрожает огнями Ада. Их поведение контрастирует с Мужем скорбей, чья Страсть забыта на фоне происходящего. То же касается и «Страшного суда», еще одной небольшой картины круглой формы, изображающей греховный мир. В овале зло сталкивается с Адом. За каждый грех следует свое наказание, мастер изобразил их: похотливый оказывается в постели с жабами, злого избивают, а тому, кто провел жизнь в чревоугодии, подают скользких змей. В образе Ада у Босха действует правило взаимности: как в законе наказание должно соответствовать преступлению, так и муки ада соотносятся с каждым грехом. Во всей религиозной литературе бытует мнение, что все должны в должной мере страдать за свои грехи.^[184]

Крышка стола с «Семью смертными грехами» висела в Эскориале с 1574 года. Сигуэнса увидел ее в 1605 году: в комнате Его величества, где стоял книжный шкаф как у монахов, был еще один невероятный экспонат. В центре художник поместил Спасителя, окруженного светом и славой, вокруг Него — семь кругов с изображением Семи смертных грехов (иллюстрация 41), здесь все существа, грехи которых он искупил, обижают Его, не осознавая, что он за ними наблюдает и все видит.^[185]

Сигуэнса описывает крышку стола как «зеркало, в котором отражается правда христианства, так что мы все можем увидеть самих себя», а о картинах Босха он отзывается как о «книгах великой мудрости и художественной ценности».^[186] Неудивительно, что только эту единственную работу так высоко и так быстро оценил Гевара, даже несмотря на то, что он был знаком со многими работами Босха и даже владел шестью из них. Он называет эту работу «восхитительной в своей целостности».^[187] Он был впечатлен образом зависти. На самом деле, Босх превратил традиционную иконографию в уличные сцены. Собака с двумя костями следит за другой костью в руках у мужчины, с завистью смотрящего на знатного человека с соколом, рядом с которым прислуга несет набитую сумку. Социальные различия, показанные с помощью одежды, не позволяют установить контакт между молодым человеком и девушкой в доме, они обмениваются гвоздиками, традиционным символом клятвенных обещаний, через решетку окна. «Аллегория зависти, — писал Гевара, — по-моему, настолько прекрасна и остроумна, а ее суть так великолепно выражена, что она могла бы посоперничать с работами Аристида, изобретателя картин, которые греки называли Этика».^[188] Здесь он делает отсылку, которую его образованные читатели несомненно поймут — это относится к Плинию Старшему, который в своем труде «Естественная история» указывает нам не только на то, что Аристид был первым, описавшим омут человеческой души и бури эмоций, но и на то, что цены на его картины были настолько же высоки, как и на картины Босха во времена Гевары.^[189]

Предполагается, что крышка стола с «Семью смертными грехами» появилась в качестве украшения в доме знатного человека или богатого коллекционера. На довольно раннем этапе раскрашенная крышка стала картиной, такое нередко происходило и с другими предметами мебели. Сохранившиеся образцы, преимущественно украшенные гербами, доказывают, что расписанные столы были ценными предметами мебели в коллекциях при дворе. Такие столы можно было найти и в домах аристократов, где задавали тон жизненный уклад и атрибутика знати. Это можно проследить по сохранившимся голландским наследственным реестрам. В этих реестрах также упоминаются различные версии крышек стола Босха. Одной, например, владел Николас Йонгелинк из Антверпена до 1565 года.^[190] У Филиппа II он взял в аренду три самых доходных таможенных поста в Брабанте и заработал состояние банковским делом и страхованием, что позволило ему приобрести недвижимость и титул, таким образом он был зачислен в число знати. «Картина Иеронима Босха с Семью смертными грехами» также обнаружена в описи имущества Маргареты Бог в 1574 году, которая тоже принадлежала к высшим слоям общества Антверпена. Она была вдовой хозяина монетного двора в Брабанте Йориса Везелара.^[191] Он не только был главой монетного двора Антверпена, но и продавцом предметов роскоши. С 1528 года он поставлял ювелирные украшения, золотые артефакты, роскошную мебель и гобелены во двор французских королей. Даже во времена Босха «Семь смертных грехов» изображались на гобеленах.^[192]

Различные источники документальных свидетельств «Семи смертных грехов» Босха вряд ли все относятся к одной-единственной картине, поэтому есть сомнения, принадлежит ли хранящийся в Мадриде экспонат руке Босха. На самом деле, разница между видимой частью картины и черновыми линиями, просвечивающими из-под слоя краски во многих местах, позволяет предполагать, что это все-таки оригинал. Не вызывает споров, что некоторые элементы, в частности круги с изображением Четырех последних вещей, выполнены менее профессионально.^[193] Предполагается, что крышка стола — одна из самых ранних работ Босха. Это объясняет некоторые устаревшие элементы в одежде на картине, однако большинство критиков теперь признают, что для работы привлекались помощники, это еще раз говорит о том, что это — изображение одно из самых первых. Также есть признаки того, что и над другими картинами Босха работало несколько мастеров, которые, несомненно, внесли свой авторский вклад в композицию, идею и общий вид законченной работы. Концентрируясь исключительно на художнике, искусствоведы толковали эсхатологическое послание картины на столе как схематичное изображение мировоззрения Босха. Несомненно, стоит сказать о том, что художник посредством картины делился своими идеями относительно личности и общей судьбы человечества, но важно также помнить об аристократической аудитории этих работ и о том, что существовал триптих «Страшный суд», заказанный Филиппом Красивым у Босха в 1504 году. «Огромная картина высотой 9 футов и шириной 11», которую Филипп брал «для своего удовольствия», должна была изображать «Суд Божий над раем и адом».^[194] Эта картина, стоившая 36 гульденов, была более 2,5 м высотой и более 3 м шириной, что было намного больше, чем триптих на ту же тему, выставленный в Вене (иллюстрация 42).^[195] К сожалению, фигура донатора, которая в то время была нарисована слева внизу на центральной части, больше не видна, невооруженным глазом под слоем краски можно рассмотреть только его накидку и подпись под картинкой.^[196] Похоже, здесь мы имеем дело с отдельным представителем знати. Так как Филипп женился после 1496 года, есть сомнения относительно общепринятой даты дошедшей до нас работы и о том, что она совпадала с датой, указанной в записях. К сожалению, нет никакой подсказки в виде щита с гербом, щиты у ног фигур святых пустые (см. иллюстрацию 21). Также считается, что существовала связь между заказом Филиппа и триптихом в Вене, это предположение основано на визуальном сходстве между Филиппом Красивым и святым на правой створке.^[197] Написал ли Босх скрытый портрет? Возможное объяснение неоспоримой схожести можно найти в том, что художники официальных портретов Филиппа старались применить к нему черты лица Святого Бавона, и Босх сделал то же самое. Однако, даже если кто-то и сомневается относительно этого и не принимает во внимание то, что заказ Филиппа теперь расположен в Вене, святые на внешних сторонах панелей, написанные в технике гризайль, тем не менее, являются подтверждением того, что заказ был сделан представителем знати Фландрии или дома Габсбургов. Святой Иаков, изображенный на внешней части левой створки, почитался в качестве святого патрона Испании и представлял испанскую ветвь дома Габсбургов. Святой справа (возможно, Святой Бавон) представлял голландские корни. К тому же Бавон был святым-покровителем города Гента, где 24 февраля 1500 года родился будущий император, сын и наследник Филиппа — Карл. Однако такие ссылки все равно не достаточно точные, потому что, например, святой с соколом может также быть и Ипполитом Римским.^[198]