Доктор объявил, что в ходе осмотра погибшей не обнаружил поврежденных зубов. Дробинка исчезла, и заверения Лизоньки, что она замышляла отнюдь не убийство, остались голословными.

В довесок ко всему подозрение пало и на графиню. Кто-то из дворни донес полицмейстеру, что подглядел, как она украдкой клала в коробочку утыканное иголками сердечко. Графиня, услышав обвинение, впала в забытье, и полицмейстер взял на себя смелость обыскать ее будуар, где наткнулся на обрезки черного бархата и футлярчик с иглами, точно такими же, какие содержались в зловещем подарке.

Очнувшись, графиня отвергла все подозрения, выдвинутые на ее счет, сказала, что у нее не было повода губить сиротку, которую она приняла у себя в доме как родную. Доктор опроверг ее слова, сказав, что Летиция жаловалась ему на невыносимые условия, созданные для нее в особняке и граничившие с травлей. А полицмейстер, как оказалось, по просьбе приятеля еще до приезда в Гатчину изучил финансовое состояние графини и доискался до вопиющих фактов. Наследство, которое должно было перейти к Летиции через год, графиня растратила давным-давно. Девушка не знала об этом. Предугадать ее реакцию на известие о том, что денег, завещанных матерью, больше нет, не взялся бы никто. И, по мнению доктора, графиня вполне могла решиться на ее устранение, чтобы избежать скандала.

Выслушав аргументы обвинителей, графиня без сил уронила голову на подушку и созналась, что в самом деле была бы рада избавиться от Летиции. Но убийство – о, нет! На такое она не способна. Она хотела всего лишь запугать падчерицу, чтобы та убралась как можно дальше. Графиня уже договорилась с владелицей пансиона в Италии, которая за умеренную плату согласилась приютить Летицию в своем заведении и свести ее с богатым кавалером. По мысли графини, осев на исторической родине и живя в достатке, Летиция не так настойчиво добивалась бы получения наследства.

Наивные надежды? Мне тоже так думается. Но графиня, очутившись в отчаянном положении, хваталась за любую соломинку.

Полицмейстер поставил рассказ под сомнение и из реестра подозреваемых в убийстве ее не исключил. День спустя дорогу расчистили, стало возможным доехать до столицы. Доктор с другом взяли кибитку, погрузили в нее Летицию и увезли, наказав оставшимся не покидать имения до прибытия жандармов. «Любая попытка к бегству, – предупредил полицмейстер, – ужесточит будущий приговор суда».

Следующие трое суток обитатели особняка провели как под дамокловым мечом. Какое там бегство! Парализованная страхом графиня не вставала с койки, а ее дети враз сделались беспомощными и не отходили от окон. Каждая проезжавшая мимо повозка заставляла их трястись – они думали, что это едет команда, отряженная для ареста. «Никогда, поверь мне, я… то есть Анни, не видела людей, настолько объятых кошмарными предчувствиями и распростившихся со свободой задолго до того, как кто-то на нее посягнул».

Когда переживания графини и ее домочадцев достигли апогея, пришло письмо, написанное рукою Летиции. У графини к тому времени отнялись ноги, а ум, что называется, зашел за разум. Она попросила, чтобы письмо вслух прочла Лизонька. Таким образом, Анни тоже ознакомилась с его содержанием.

Летиция писала, что жива-здорова, поселилась в Петербурге, и доктор сделал ей предложение. Он – человек небедный, согласен обеспечить ее всецело, поэтому на растраченное графиней наследство она не претендует. Она удовлетворена той жутью, которую ей удалось нагнать на своих обидчиков, инсценировав собственную смерть.

Из письма следовало, что она давно посвятила доктора в свой замысел. Он отговаривал ее, считая: она преувеличивает, полагая, что в особняке ее окружают жестокие враги. Чтобы излечить ее от предубеждений, он напросился к графине в гости. Аура ненависти и постоянные каверзы, которым подвергалась Летиция, глубоко потрясли его, и он согласился ей помочь.

Она не была отравлена, но прикинулась мертвой. Это не составило труда, ибо при наличии в доме доктора никто к ней не прикоснулся и даже не приблизился. Летиция рассказала ему и полицмейстеру о тех подлостях, с которыми столкнулась в праздничные дни. Признания, сделанные слугами, только укрепили ее друзей в мысли, что семейный очаг графини представляет собой банку с пауками, где каждый готов предать и сожрать ближнего. Полицмейстер с известной ловкостью опутал сетью подозрений хозяйку имения и ее отпрысков, заставив их пережить сильнейшее душевное напряжение.

Добавлю, что полгода спустя графиня умерла от апоплексического удара. Ее дети, продав имевшееся в их распоряжении имущество, быстро растранжирили вырученные деньги и пошли по миру. Их дальнейшая судьба неизвестна. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Летиция отомстила сполна.

Максимов, дослушав Аниту, поднялся и подошел к кипам бумаг, разложенных на полу.

– Я бы хотел похвалить тебя за сочинительское мастерство, но не стану. – Он порылся в бумагах, выудил из них старую газетную вырезку, прочел набранное крупным шрифтом заглавие статьи: – «Подробности драмы в Альпах». А это? – В его руке появилась страница, вырванная из журнала. – «Знаменитый профессор оказался убийцей»… Что до истории, связанной с именем графини Войнаровской, то ее обсуждал весь Петербург. И еще я помню, что твоего первого мужа звали Диего, вы вместе бежали из Испании, но потом он умер от инфлюэнцы.

Алекс, довольный своей проницательностью, победительно глянул на Аниту. Она бесстрастно пожала плечами:

– Ну да… Эти истории я не придумала, они произошли со мной. Но суть не в этом. Признаешь ли ты, что проспорил?

Максимов упрямо мотнул головой.

– Я предупредил тебя, что к третьему случаю отнесусь со всей строгостью. Начнем с того, что преступления как такового не произошло.

– Но оно могло произойти, если бы ненавистники Летиции вправду использовали яд, – поспешно вставила Анита.

– …и к тому же, – закончил Алекс, – зима здесь – условие совершенно необязательное.

– Необязательное? Ты имеешь в виду, что не были задействованы ни снег, ни лед? Но зима в широком понимании этого слова не сводится к одним лишь низким температурам. Святочные гадания, новогодние подарки – разве не указывают на определенное время года? – Анита нахмурилась. – Алекс, я и не знала, что ты не умеешь проигрывать!

– Я? Не умею? – Он набрал в грудь воздуху, чтобы затеять перепалку, как велело оскорбленное самолюбие, но рассудок подсказал, что лишние словопрения испортят установившийся в доме благодушный настрой. – Ладно… Ты выиграла. И чего же ты хочешь?

Он ожидал услышать все, что угодно, только не то, о чем она попросила:

– Елка в гостиной уже осыпается. Давай не будем держать ее до марта, как это всегда бывает из-за твоей лени.

Он покряхтел, подумал и выдал:

– Воля твоя. Завтра займусь… Но ты не станешь возражать, что в нашем споре я пошел на некоторые уступки? И сегодняшний вечер мы могли бы посвятить занятию куда более отрадному, чем копание в хвое и укладка елочных шаров в ящик. А?

Получасом позже Вероника приоткрыла дверь комнаты, чтобы сообщить господам, что ужин поспел и, если они изволят проследовать в столовую, она подаст его незамедлительно. Однако первый же беглый взгляд дал ей ясное представление о том, что об ужине господа вспомнят не скоро.

Стараясь не шуметь, Вероника прикрыла дверь, упорхнула обратно на кухню и налила себе барского глинтвейна. Она заслужила отдых. Ближайшие часы обещали быть томными и бесхлопотными.

– Инннннн… – донесся до меня тихий голос.

Я бы сказала – слабый, как дуновение ветра, но тот как раз за окном завывал будь здоров. Одинокая елка во дворе трясла темно-зеленой юбкой так залихватски, будто ламбаду плясала.

– Инннннн… – послышалось снова, уже чуть громче и настойчивее.

– Ин вино веритас, – пробормотала я и, с сожалением отставив на подоконник бокал с хересом, повернулась спиной к окну. – Ты проснулся, любимый?