Ливень начался еще около получаса назад, когда она еще сидела на занятиях в Лицее. Свинец, нависший над Парижем с самого утра, добра не предвещал, как и гром, ежеминутно дающий о себе знать. «Молний пока не хватало для полного счастья», — раздраженно подумала Маринетт, первые пятнадцать минут честно надеявшаяся переждать дождь под навесом.

К сожалению, ливень и не думал проходить, лишь разыгрывался еще сильнее, отчего весь серый мир размывался перед глазами в неясном тумане.

Маринетт отчаянно шмыгала носом и старалась натянуть капюшон осенней куртки как можно ниже. Она уже продрогла до костей, но в здание зайти промокшей бы не могла — еще не хватало ссоры с уборщицей — так же, как и убежать домой, потому что до общежития было минут пятнадцать ходьбы (бега) и скользких луж.

Новые балетки, кажется, были безнадежно испорчены.

— Дождем любуешься? — дверь Лицея заскрипела, закрываясь, и Маринетт вздрогнула, вроде как узнав обладателя голоса.

— Ч-то т-ты здесь де-делаешь? — заикаясь, удивленно произнесла Маринетт и взвизгнула, когда Адриан крепко обнял ее, вытягивая прямо под дождь.

— Я перевожусь на обучение в этот Лицей, а ты? — с улыбкой произнес Агрест.

Капли дождя были колкими, холодными и успокаивающими. Как сотни мелких иголочек, они пронзали тело Маринетт.

Не дождавшись ответа, Адриан нахмурился.

— Я, благодаря тебе, вижу цвета, знаешь. У тебя глаза голубые, например.

Маринетт видела, как весь мир вдруг стремительно обретал краски. Как капли дождя окрашивались всеми оттенками радуги, как пепельные волосы Адриана становились пшеничными, а ее собственный шарф — ярко-розовым. И деревья больше не были черными, и сердце колотилось быстрее, и глаза напротив казались намного ярче.

— А еще ты мне нравишься.

Маринетт знала, что происходило с ней сейчас. В книгах это чувство называлось привязанностью к дорогому человеку, но Маринетт совершенно точно не могла бы назвать Агреста дорогим для себя — он был лишь одноклассником, однажды заставившим ее мир перевернуться наизнанку, всего лишь подарив возможность увидеть цвет его глаз.

Маринетт не была влюблена в Адриана, она даже не понимала, как это — любить, но мысленно заключила, что во всем этом виноват тот факт, что Агрест был ее соулмейтом — милым, неловким, иногда глупым, но все-таки соулмейтом.

Маринетт понимала также, что эта ее надуманная привязанность была искусственной и иллюзорной, но не могла ей сопротивляться.

— Ад-дриан, п-прости, я не могу… — Агрест просто накрыл ее губы своими, и Маринетт безропотно подчинилась.

Она ненавидела подчиняться. Покоряться этому миру, глупой системе влюбленности, но почему-то ответила на поцелуй и прикрыла глаза. А когда открыла, в них искрилась солнечная влюбленность в Адриана Агреста, фарфоровая и ненатуральная.

Это было обыкновенной системой, работавшей столетиями. Как превратить человека в безвольную куклу — сначала отнять у него что-то важное, а потом ненавязчиво возвратить, добавив в качестве пряника какой-нибудь приятный бонус.

Странно, но Маринетт Дюпэн-Чэн более не читала книги и ни на шаг не отступала от своего избранника. Люди считали это неземной любовью, прекрасной, такой, какую описывают в книгах множеством красочных эпитетов и метафор.

Внутри глаз Маринетт, цветных витражей, догорали последние остатки личности.