– На подъезде. Это же вы писали?

– Я. Дура, да? – Глаша отчего-то застыдилась.

– Нет, что вы! Нет, нет, нет! Мне как раз собеседник нужен, – мужчина схватил ее за руку.

«Точно чокнутый!» – окончательно решила девушка и, осторожно высвободив свою руку, опасливо сделала шаг назад.

– Вы знаете, я передумала. Это была ошибка. Идите домой. Всего доброго.

Но мужчина, поначалу оторопев от этих слов, неожиданно шагнул к ней, и, торопливо глотая слова, заспешил:

– Нет, нет! Я теперь никуда не уйду, пока мы не пообщаемся. Это же такая редкость… Именно вы мне и нужны!

«Маньяк! Наверняка, маньяк!» – мелькнула в голове отчаянная мысль.

Глаша, умильно улыбаясь, чтобы не усугублять и без того неловкую ситуацию, постаралась все обернуть в шутку:

– Это была минутная слабость, понимаете? С каждым может случиться. Было и прошло. Извините. Мне надо работать. И вам пора идти.

Услышав эти слова, он беспомощно застыл, изменился в лице и что-то быстро-быстро зашептал. Глаша, уже собравшаяся уходить, прислушалась к странному бормотанию и замерла на месте.

– Не уходите, – торопливо шептал мужчина. – Не надо, я так надеялся… Если бы вы знали, как мне тяжело… Как страшно возвращаться домой, когда тебя ненавидят. Когда ты ничего не можешь сделать. И твой ребенок тебя не узнает! И все-все плохо!

Сердобольную Глашу словно током ударило. Она обернулась к странному человеку в сером пальто и вопросительно заглянула ему в глаза.

– Что вы там бормочете?

– Правду, – он пожал плечами и взмахнул длинными светлыми ресницами.

Девушка нахмурилась, только теперь осознавая, что натворила. Сама заварила кашу, которую сейчас не знает, как расхлебывать.

– Как вас зовут? – помолчав, спросила она.

– А вы уже не уходите? – удивился мужчина.

Глаша усмехнулась, почувствовав в его вопросе радость.

– Пока нет. Я – Глафира. А вы?

Он выпрямился, расправил плечи, приосанился и озарился приветливой улыбкой.

– Глеб.

Отчего-то ей стало жаль этого растерянного, смущенного человека.

Было в нем что-то такое, что вызывало неожиданную симпатию, непонятное сочувствие и странное сострадание.

Решив его подбодрить, она, сама ужасно конфузясь, кивнула.

– Вот видите… У нас даже имена на одну букву начинаются. Наверное, мы не зря встретились.

– Конечно, не зря, – уверенно произнес он. – Ничего случайного на свете не бывает. Ничего! А вы не знали? – заметив ее удивление, искренно поразился он.

– Чего? Чего не знала? – Глафира растерялась.

Глеб, наморщив лоб, убежденно произнес, как совершенно очевидное:

– Ну, что вы, это же известная истина. Ничего в жизни просто так не происходит. Если люди встречаются, это кому-нибудь нужно.

– Ой, не смешите, – досадливо отмахнулась Глаша. – Кому это может быть нужно? Просто один человек совершил глупость, а второй эту глупость поддержал, вот и вся случайность.

– Все не так просто, – он задумчиво покачал головой. – Но сейчас убеждать вас бесполезно. Осознание всегда приходит позже, задним числом. Сначала все видится плоско и прямолинейно, а со временем появляются глубина и осмысленность, понимаются значимость и важность.

– Да вы философ, – девушка оглядела его с ног до головы. – А сразу и не скажешь.

– Я не философ, а художник, – Глеб развел руками. – А внешность обманчива.

Они стояли друг напротив друга в смятении, не понимая, что делать дальше. Как быть? Как вести себя? Что сказать?

Мужчина, сдвинув брови, внимательно рассматривал стоящую перед ним девушку. Потом, чувствуя плавающую неловкость, нарушил молчание.

– Вам ведь нужен был собеседник? Это так? И мне нужна собеседница. Давайте попробуем. Не бойтесь, я не сумасшедший. И уж точно не маньяк. Просто иногда в нашей жизни наступает момент, когда ты начинаешь захлебываться обыденностью, барахтаешься между домом, семьей, работой, проблемами и чувствуешь, что тонешь. Тонешь, и все! И нет спасения. И даже нет желания спасаться. Ты опускаешь руки и молча идешь ко дну. Вы понимаете, о чем я говорю?

Глаша молча кивнула, находясь в шоке оттого, что он совершенно точно озвучил ее переживания, мысли и чувства. И вдруг, испугавшись, что он уйдет, схватила мужчину за руку, напугав Глеба своей поспешностью и горячностью.

– Все так и есть! Точно так! Я поэтому и написала… – она проворно выхватила из кармана телефон. – Диктуйте ваш номер. Я позвоню.

День догорал. Октябрьский день короток. Он хмур и бесцветен. Земля, грязная и сырая, пахнет прелью и затхлостью. Подгнившие листья уже потеряли свой золотой оттенок. Октябрь – месяц обложных дождей, поэтому все насквозь пропитано влагой и промозглостью.

Лежа в тот вечер в кровати, Глаша долго смотрела в потолок. Вспоминала и вспоминала Глеба, его наивные глаза, его растерянность, его непонятное бормотание и слова о случайностях в жизни.

Глафира уже не верила в чудеса, но именно сегодня ей отчего-то захотелось, чтобы появление этого человека стало тем самым чудом, которое мы все неосознанно ждем всю жизнь…

Сейчас, вспоминая тот невероятный далекий октябрь, Глаша лишь грустно усмехалась, а тогда… Тогда все казалось возможным. Вероятным и достижимым.

Появившийся ниоткуда Глеб оказался удивительным собеседником. Фантастическим! Он умел слушать так, как никто в целом свете. Казалось, он даже не дышал, чтобы не перебить свою собеседницу, ничего не спрашивал, чтобы не отвлекать. А уж как рассказывал! Взахлеб, увлеченно, образно, с лихорадочной поспешностью и страстностью…

Глафира, в первые дни очень его стесняющаяся, сначала неловко похохатывала, смущенно отворачивалась, боясь его обидеть, не вникала в подробности. Но потом… Потом все переменилось. Они говорили и говорили… Обо всем. Обо всех. Без утайки и стеснения. Без напускной бравады и церемоний. Без ложной скромности и пафосной риторики.

Долго бродили по улицам. Замерзнув, забегали в кафе. Катались на каруселях в парке. Хохоча, лизали мороженое. Пили горячий чай, обжигаясь и проливая огненную жидкость на одежду.

Глеб поражал своей необычностью. Он оказался таким простым и сложным одновременно, что Глаша поначалу даже терялась. Он смотрел на жизнь так, как она просто не умела. Ей и в голову не приходило так принимать происходящее, так вникать в смысл сказанного, так анатомировать каждую знакомую личность.

Глеб, сосредоточенно хмурясь, говорил о переплетении в каждом человеке и плохого, и хорошего. О многообразии, духовной целостности и неприкосновенности личной свободы. Он, художник, видел мир иначе, чем Глаша. И если она привыкла просто радоваться каждому новому дню, то он пытался найти в каждом дне особый знак, старался рассмотреть в рассвете символы пробуждения, а в закате – приметы угасания. Все времена года были поводом для философских размышлений, неожиданная встреча – приметой, внезапный дождь – указанием.

Глаша искала в жизни покоя, а Глеб – ответы. Его мир, полный аллегорий, девизов, аллюзий и формул, поначалу так поразил Глафиру, так ошеломил, что она, порою, проснувшись ночью, долго лежала без сна, заново проживая их разговор и по крупицам переваривая, осмысляя услышанное…

Время многое меняет. Что-то предает забвению, что-то очищает, проясняет, иногда советует и подсказывает.

Глафира, пройдя период недоумения, знакомства и принятия, вдруг поняла и полюбила этого странного мужчину, его необычное мировоззрение, удивительную ментальность и непривычную исповедальность его откровений.

Глеб был открыт миру, как ребенок. Он не умел хитрить. Ничего не таил. Ничего не скрывал. Ничего не пытался приукрасить.

Родившийся в московской профессорской семье, Глеб с детства тянулся к рисованию, и любая поверхность казалась ему холстом. Он выводил только ему понятные зигзаги на запотевшем зеркале, на стекле машины, на замерзшей луже, на папином конспекте, на маминой белой простыне, на обоях… Ребенок рисовал на упаковках, на строительных щитах, на транспарантах и даже на противне.