Лобанов что-то затирает про эти bastards банки, чуть ли не сам предлагает поставить их Ричардсу на спину, на что Фил тактично отвечает отказом и с Семой старается вообще до конца рабочего дня больше не пересекаться, потому что тот сказал ему что-то еще про перцовый пластырь.
Пластырь на нос. С перцем пластырь. Bullshit, не иначе.
В любом случае, к вечеру простуда побеждает неприспособленный к России организм, и Фила буквально сваливает навзничь температурой на софу в ординаторской, а на ночную почему-то никто из ребят не соглашается выйти вместо него, и Филу до сих пор непонятно, чем он заслужил отказ от всех, когда он буквально на ногах стоять не может.
— Пей.
Фил вздрагивает, когда слышит резкий звук. Быков ставит на столик между диванами чашку и встает рядом с интерном, скрещивая на груди руки.
— What is it?
— Что, простуда жесткий диск с переводчиком стерла? Шпрехай по-русски, мне сколько раз просить? — громко говорит Быков.
Ричардс жмурится, прикрывая рукой пульсирующий от жара лоб, и Быков все-таки сдается. Не может он смотреть, как Кукушонок страдает, ведь не по своей же воле он заболел, а с его подачи. С другой стороны, суровая русская зима и не так бы его подкосила, но…
— Сесть можешь? — уже спокойнее произносит он.
Фил поднимает больные глаза на наставника и чуть кивает, прилагая немало усилий, чтобы просто сесть. Ричардс не помнит, чтобы так сильно хоть когда-то болел. В родном доме, в Америке, он простужался дай Бог три раза в год, и все обходилось банальным кашлем или насморком.
Быков садится к нему рядом, поправляя штанины, и вытаскивает из кармана шприц, жгут и спиртовую салфетку.
— Это что?
— Можешь же по-русски, когда хочешь, — замечает Быков, снимая с правой руки интерна халат. — Это, Филя, витамины, чтобы твоя американская мордашка стала здоровее уже к завтрашнему дню.
— Там нет, — запинается Ричардс. Каждое слово произносить трудно, — нет?..
— Нет там цитрусов, Кукушонок, — отвечает на незаданный вопрос Андрей Евгеньевич и кладет его правую руку себе на колени, собираясь протереть сгиб спиртовой салфеткой.
Фил почти не соображает, что в открытую пялится на профиль Андрея Евгеньевича, но поделать с собой ничего не может. Он понять пытается, почему он так с ним поступает. Сначала побриться просит, затем орет, после обнимает, а потом снова орет. Знает, что Фил простужен, но оставляет его на дежурство.
А потом сам приходит лечить. What is it?
— Почему никто не согласился пойти вместо меня на дежурство, Андрей Евгеньевич? — слабым голосом спрашивает он.
— Потому что я запретил им, — просто отвечает Быков, когда заканчивает вводить витамины Филу. — Вот так.
Ричардс округляет от удивления глаза, хлопая ресницами.
— Запретили? — переспрашивает он. — Я даже стоять не могу, чем я заслужил такое отношение к себе?! Why, Андрей Евгеньевич?! — не понимает Фил. — God, что я сделал вам? Почему вы так меня ненавидите?!
И Фил вдруг понимает, что сам даже остановить поток слов не может. В организме появляются силы, чтобы говорить, и затыкаться ему не хочется. Накипело все, crap.
— О, как у нас язык развязался, — хмыкает Быков. — Быстро же у тебя все усваивается. Теперь понимаю, почему тебя от запаха конфеты с коньяком уносит. Ты хоть что-нибудь ел сегодня, янки?
— Нет, — не сразу отвечает Фил, чувствуя, как во всем теле появляется легкость. — Мне так хорошо, — почему-то произносит он. — I feel so good.
— Да, знаю я, что ты Фил, а вот про «сугуд» я не особо понял.
Быков помогает интерну снять халат и заставляет его лечь на диван, подложив ему под голову подушку. Фил что-то мямлит, его буквально на глазах развозит, и Андрей Евгеньевич ворчит, стараясь уложить этого простуженного американского болвана.
— А как же обход, Андрей Евгеньевич? — глаза парня почти слипаются.
— Спи уже, пока я не передумал.
Быков укутывает его одеялом и уже собирается пойти за стол, чтобы разобрать документы, как вдруг чувствует, что в его руку вложилась чертовски горячая ладонь парня и из последних сил ее сжала.
— Stay with me, — сонно просит Фил. Глаза парня закрыты.
— Что? — наклоняясь ниже, переспрашивает Быков.
Ричардсу усилий требуется немало, чтобы вспомнить, как это будет на русском, но потом он сжимает руку мужчины снова и выдыхает с акцентом по слогам:
— Ос-тань-ся…
Быков все слова куда-то теряет, смотрит на то, как горячая бледная рука парня сжимает его пальцы и молчит, потому что сжимает Фил так цепко, так рьяно и отчаянно, будто, если отпустит, то всё. То просто всё.
— Отпустить не хочешь? — единственное, что выдавливает из себя Быков.
— No, не хочу, — а самого лихорадит всего. Зуб на зуб не попадает.
И Андрей Евгеньевич понимает, что с его силой хватку парня можно будет расцепить на раз-два, но ему почему-то не хочется этого делать. Быков облизывает пересохшие губы, чертыхается и сдается.
Он залезает к стенке дивана, забираясь под плед, и обнимает сонного простуженного парня, чтобы того перестало наконец лихорадить. От спины Фила исходит жар, и Андрей впервые позволяет себе это: он утыкается кончиком носа между его лопаток.
— Да чтоб тебя, Кукушонок.
Руку Фила он не отпускает.
========== “Kiss me” ==========
— Фил, сияешь, — замечает Глеб. — Аж бесишь.
Ричардс улыбается, обнимая себя руками, и вжимает голову в плечи. За два дня его здоровье наконец вернулось в норму, повторная доза витаминов улучшила его самочувствие, и он больше не чувствовал себя беспомощным ребенком, наконец вернувшись в норму.
Но это еще не всё.
— Я просто здоров теперь, — отвечает Фил, — температуры нет, i’m fine!
— Чёт он нам не договаривает, Глебка, — скептически прищуривается Лобанов. — Рожа больно довольная.
— Я абсолютно с тобой согласен, Сёма, — ехидно улыбаясь, присаживается он рядом к Лобанову и позволяет тому себя приобнять.
— Тебе эти витамины ректально что ли вводили? — не понимает Сема.
Фил округляет глаза.
— Gosh, no. Что ты говоришь такое, Семен?
— По-моему, наш заморский мальчик обзавелся купцом, — вскидывает брови Глеб.
— What? — не понимает Фил. — Что ты хочешь этим сказать?
— Ебырь у тебя появился, Филимон, ебырь. Это он хочет тебе сказать, — не стесняется в выражениях Лобанов.
Ричардс от смущения пунцовый весь становится, задыхается словами и нелепо машет руками в воздухе, потому что не знает, что ответить, чем веселит обоих своих приятелей. Лобанов и Романенко в унисон начинают ржать.
— И кто он? — опускает локти на разведенные в стороны колени Глеб. — Мы знаем его? Он из нашей больницы?
— No-no-no-no, — машет руками Ричардс. — Вы не знаете его, нет! — и тут же прикусывает язык. — То есть, I meаn, нет у меня никого! Никакого е-бы-ря, — по слогам выговаривает он новое для себя ругательство.
Лобанов переглядывается с Романенко.
— Пиздит, — изрекает вердикт Сема.
— Как дышит, — соглашается Глеб.
Ричардс раздраженно вздыхает и хватается на мгновение за голову. Не станет он рассказывать им ничего абсолютно, несмотря на то, что советов они бы ему дали по этому поводу немало, если учесть продолжительность их отношений.
Фил даже подумать боится, что об этом кто-то из больницы узнает. Он боится даже, что сам Андрей Евгеньевич это поймет и скажет ему все однажды в лицо, швырнув следом заявление на увольнение.
Он толком не понимает, что между ними вообще происходит и происходит ли вообще, но любые свои попытки подступиться к Быкову кажутся Филу поражением, потому что Андрей Евгеньевич ответной реакции ему не особо дает.
Или он просто ее не понимает.
— Думайте, что хотите, — машет рукой Фил. — I don’t care, серьезно, — и, захватив папки, он выходит из ординаторской, оставляя ребят наедине в надежде, что они найдут, чем заняться, и забудут вообще об этом нелепом разговоре.
У Фила нарушается сердечный ритм буквально спустя метров двадцать, потому что возле стойки Любы стоит Андрей Евгеньевич, заполняя чью-то карту. Вид у него напряженный, загруженный какой-то, брови сдвинуты на переносице, тонкие губы сжаты. Фил набирается смелости и делает к нему несколько шагов.
