Арсений слушает про смелую питер… ляндскую принцессу в исполнении Антона почти с упоением, и голос того действует на него почти магически. Баритон у него плавный, тихий, размеренный. Никакого ора, как на передачах, нет: голос пацана успокаивает, убаюкивает, усыпляет.

Арс даже не понимает, как в какой-то момент потерялся во времени, потому что, когда он открывает глаза снова, его наручные часы показывают четверть третьего.

Он трет глаза, немного потягивается и старается бесшумно встать с кресла-мешка, сразу подумывая о том, что надо бы все равно от него избавиться, потому что шуму от него, как от проезжающего по каменной мостовой грузовика, в кузове которого болтаются сотни пустых жестяных банок.

Когда шумное безумие остается позади, Арс идет к постели девочки в свете мелькающих звезд от светодиодной лампы и на мгновение останавливается, когда перед его глазами открывается эта картина.

Кьяра свернулась комочком на правом боку, левой рукой прижимала к себе безумно любимого диснеевского Тигрулю, а правую руку вытянула вперед и…

У Арса даже от этого зрелища перехватывает дыхание.

Она сжимает маленькими пальцами большой палец Антона, который в сидячем положении заснул прямо в кресле, уложив голову на вытянутую на постели девочки руку. Попов готов поклясться: он никогда — никогда, блин, в жизни — не предполагал о существовании в себе этого чувства.

Невозможный трепет, тесно переплетающийся с тоской и ощущением безумного, рвущего в клочья счастья, приправленного щепоткой бессилия.

Арс присаживается рядом и непроизвольно смотрит на то, как Антон спит. Антон, оказывается, красивый.

Он такой красивый.

И если днем от него за версту веет жизнью и энергией, то сейчас от него исходят волны спокойствия и защиты, в которой Арс так нуждается. Он смотрит, как пацан тихо посапывает, немного морщась во сне, но затем снова расслабляясь, и внезапно понимает со всей ясностью одну вещь.

Арс хочет к нему прикоснуться.

Просто пиздец как хочет дотронуться кончиками пальцев до его кожи. Вот так — вдруг. Хочет, и все тут. Если уж быть до конца откровенным, он давно об этом думал, но все время одергивал себя, мол, нельзя, забудь, вы друзья или кто?

Попов пацаном дорожит безумно и потерять его от такой промашки вовсе не хочет. Забудется, остынет и отболит. Как же иначе — на этом построен мир. Он не сможет без него, Арс это точно знает.

Загнется, блять. Скорчится в одиночестве — и поминай как звали.

Но сейчас это такой шанс, что охуеть можно. Коснуться. И от одной только этой мысли в сознании Арса что-то резко щелкает и будто растекается по всему организму, пронизывая искрой каждую клеточку тела.

Внизу живота что-то сжимается комочком, непривычный жар прокатывается оттуда волной и мчит выше — к легким, солнечному сплетению, сердцу. И затем застревает в горле, вынуждая резко сглотнуть.

Дрожащая рука мужчины замирает на мгновение, пальцы нервно сжимаются и разжимаются. Он сглатывает. Легкие до отказа заполняются воздухом, и он касается. Робко, тихо, почти беззвучно — ведет кончиком указательного пальца по щеке, вдоль скулы, линии челюсти, ямочки на подбородке.

Господи, такой красивый.

Арс сглатывает густую слюну и в следующее мгновение сам не замечает, как делает это. Как наклоняется к Антону, тянется, чуть вытягивая шею. Но внезапно замирает.

Застывает в паре миллиметрах от его губ, прикрыв веки. От пацана пахнет мятной зубной пастой и веет отголосками дешевых сигарет.

А еще от него пахнет домом.

И Арс понимает, что если он и решится на это, если и поцелует наконец Антона, то сделает он это только в том случае, если в последнее мгновение перед этим Шаст будет смотреть своей невозможной зеленью ему прямо в глаза.

И в них будет читаться: «Да. Пожалуйста».

Попов перешагивает через себя, убирая дрожащие пальцы от щеки пацана, встает на ноги и уходит из детской в гостиную, чтобы, возможно, просто попытаться уснуть от того, что чуть не случилось. Он заваливается на диван и обхватывает руками продолговатую серую подушку, утыкаясь в нее носом и закрывая глаза.

И в этот момент в детской комнате Антон поднимает веки, стараясь нормализовать тяжелое дыхание и успокоить бьющееся кувалдой в глотке сердце. Шастун не спал. Он все это прочувствовал на себе, и дрожащие холодные руки тому подтверждение.

Почему ты передумал?

Он садится в кресле и поправляет челку, протирая лицо ладонями. Внутри по-прежнему всё дрожит, а лицо пылает, опасными ожогами выделяя те места, к которым Арс прикасался пальцами.

Я с тобой горю, а без тебя сгораю.

Антон облизывает губы и откидывается на спинку кресла, зажмуривая глаза.

Они оба сегодня не уснут.

***

Ира перекатывается со спины на живот и тянется к телефону, валяющемуся на тумбочке. Слишком светлый экран слепит девушку.

— Блять, — шепчет она, цокая языком, когда понимает, что уже начало первого, а сна ни в одном глазу.

В принципе, на это и была рассчитана эта поездка. На отсутствие сна. Пожалуй, именно поэтому Леша и убежал в одном халате до бара вниз, чтобы выбрать выпивку подороже лично. Ира отбрасывает легкое белое одеяло в сторону и мягко слезает с постели, даже не прихватывая с собой ничего, чтобы прикрыть наготу.

За окном середина сентября, но этого совсем не чувствуется. Осенний ветер больше смахивает на летний, и это радует, хотя их обоих погода за окном не особо интересует, учитывая тот факт, что из номера они выходить не планировали.

Девушка распахивает балкон и, не стесняясь собственной наготы, выходит на него без одежды, присаживаясь в плетеный стул. Ира закидывает ногу на ногу, хватает со стола белую пачку сигарет и сжимает между зубами фильтр, поджигая тонкий винстон.

Ира затягивается глубоко, вдыхает вредный дым со всей страстностью и нервно трясет ногой. Она не замечает, как кожа покрывается мурашками, не замечает, как дрожит губа. Ей не холодно. Она просто, блять, в бешенстве.

Кузнецова начала понимать, что теряет контроль.

И осознание это пришло к ней позавчера вечером, когда Антон вернулся домой. Вернулся он позднее обычного, и привычка задерживаться у него начала обостряться с каждой неделей все сильнее, что Кузнецову определенно не радовало.

— Почему так поздно?

Ни приветствий, нихуя — заебатая пара, похлопаем. Но она пила уже третий по счету бокал белого, и ее пределом было горлышко, а не эстетическая середина бокала, так что теперь хватит одной спички, чтобы разжечь пламя.

Антон посмотрел на кухню; взгляд его пробежался по столешнице, на которой лежал порезанный сыр и стояла открытая бутылка вина, а затем скользнул по сидящей в домашних шортах и обтягивающей майке Ире, которая мотала бокалом, создавая воронку из лучшего творения Диониса.

Кузнецова закинула ноги на стоящий рядом стул, и теперь вела левой ногой по голени правой, постепенно поднимая ее все выше. Шастун бесстрастно проследил за этим движением и снял кроссовки.

— Задержался, — безэмоционально бросил он через плечо, направляясь в ванную.

Дверь хлопнула, заставляя Иру вздрогнуть. Она скрипнула зубами, сжимая бокал, и шумно выдохнула.

Блять.

Она определенно теряет всякий, сука, контроль. Раньше пацана достаточно было поманить новым кружевным бельем, и он тут же оказывался рядом, пуская слюни, а сейчас его частое отсутствие подложило ей здоровенную такую свинью, потому что Ира не могла понять, почему он вдруг к этому Арсу стал так гоняться.

Ты не от той отказываешься.

Ира внушала себе, что все нормально и все под контролем, но в последнее время все меньше верила в собственные слова. Шастун закрывался от нее, дома бывал намного реже, чем, скажем, парой месяцев ранее, и времени они проводили вместе катастрофически мало.

Ира терять медийного парня не собирается. А делить его с каким-то, блять, Арсением — тем более.

Она хочет решить все мирно, разобраться, сделать ему добротный минетик после душа, но у вина, которое она в себя влила, совершенно другие планы — алкоголь, впитавшийся в кровь, решает за нее, что говорить.