Барханный Залив, подставленный блюдцем под голубоватый свет, впитывал и возвращал его, дважды отражённый. Вставая и опадая грядами, барханы распускали пустыню по нитке и ткали навстречу пятикратному полнолунию.

   Залив быстрее остыл у побережья. Любовников окатывало прибоем, песчинки не ранили век, но мутили зрение. Вокруг лаумы круги, будто сквозь слёзы смотришь.

   Прохлада вернула к жизни, но Эдгар был не в себе. Он был уверен, что не отличается от барханных волн, не имеет воли, что бёдра двигаются как прибой, а голубоватый свет испаряет его.

   Усмехнулся, всплыло: "Это называется сублимация - переход из твёрдого состояния в газообразное, минуя жидкое. Только это не сублимация".

   Шелуха облетела. Эдгар остался мальчиком, подростком, едва-едва познавшим волнение, но не утоление его.

   Вспомнил!

   Колесо обозрения... Пытка медленного вознесения на колесе, чей диаметр прибывает. Эдгар не помнил возврата, не помнил, терял ли сознание. Сняли его или своими ногами ушёл? Ужас запомнился ужасом и ничем больше.

   Он стоял. Стоя ждал смерти. Руки свело на железном поручне. Боковой ветер свистел и мотал. Взрослый стал бы молиться или проклинать. Эдгар зажмурился и начал считать до ста. Затем - повторять всё заученное подряд, гуманитарий и сын гуманитариев, что задавали, что запихивали в голову. Определения, аксиомы, формулы, стихи. На родном, на чужих языках, на староанглийском. Не понимая смысла слов.

   И там, - там! - его настигло неопределённое, настойчивое беспокойство возбуждения. Оно росло вместе с поворотом ажурной громады колеса. Твердь предала, стала смертью, карающая железяка - последней опорой. Мир перевернулся, подростковое возбуждение накатывало до тошноты. Скрежет ржавого металла, предсмертный ужас, удары ветра взращивали и выпивали его неуместное, абсурдное возбуждение.

   Строка за строкой, слово за словом, рывок за рывком маленького существа. Мышонок выглянул и побежал, прокладывая лёгкую стёжку в снегах. Стыдя себя, убеждая.

   "Открой же глаза. Посмотри в небо, вокруг сверху оглядись: как она, земля? Далеко ли, докуда видать? Вытрись, хоть рукавом".

   Сквозь мокрые ресницы земля не очень-то и отличалась от неба, белая, серая, пасмурная. Не особо много и рассмотрел. Повалил частый снег, поставил многоточие. Эдгар обмороженными пальцами сжимал поручень и летел сквозь встречные хлопья.

   Он так явственно ощутил снегопад, что засомневался, сердце останавливается или поднялся ночной ветер? Холодный ветер ночной.

   - У меня жуткие глюки, - тихо, неожиданно для себя самого, признался Эдгар.

   - Пенталуние-же-над-барханами-пенталуние, - цикадой отозвалась лаума.

   Над барханным заливом всегда так. Подростки нарочно приходят, ржать, шугаться и кайфовать.

   Лаума решила, что ради изыска, ради глюков клиент это место и выбрал. Нет. Забыл. Сам студентов ругал. Он и не рассчитывал до ночи.

   Барханный Залив успокоился до утра. А ветер усилился. Из-за тучи ночной. Городскими огнями подсвеченная снизу, пришла туча, принесла ветер. Или наоборот... Тут всё наоборот. Близ того солнца усиление ветра подняло бы бурю, а здесь как сглаживает.

   Луны здесь далёкие и маленькие, как звёзды, но и яркие, как они. В пенталуние, три крупные, две крошечные луны выстраиваются галочкой, треугольником летящей чайки, постепенно расширяя ореолы, объёдиняя пять узких в один широкий, общий, добавляя к нему круги. Иллюзия целокупной луны, со звёздной чайкой на диске.

   Мороки кончились, а память перепрыгнула в позавчера.

   Голос воспоминания чёткий, как стальные буквы на монументе, предъявил бар, приятелей и болтовню, кто как хотел бы закончить жизнь.

   - Героем, на войне? Неее, ха-ха, энта героика не для меня! Я бы хотел...

   Ну да...

   Между клювом полярной совы и январским мышонком ничего, никакой загадки, только холодный свет.

   За спиной лаумы, взывая к его мужеству лунами бёдер и грудей, приближались лаумы, одна, две, три... Они обнимались, спешили и танцевали одновременно. Оглядывались. Дальняя обогнала вторую и поцеловала в губы.

   Хотел? Всегда хотел! Особенно подростком.

   Стайка лаум плыла пешком по барханному морю к оазису. В руках у них зонтики, Эдгара любимый, романтический фетиш. Удивляться уже не осталось сил, бояться тоже. Широкими зонтами лаумы заслонялись от пронизывающего ветра.

   Вот и всё. Завещать ему нечего, а последнее желание они сейчас исполнят.

   Смех и горечь.

   "Девственности я хотел! Правды, чтобы совсем без вранья. Одну я хотел, одну единственную. Была бы ничья, а стала моя. Девственная и моя навсегда... Молодец, понял, успел. Замечательный Эдгар, ты искал этого у всех шалав, встречавшихся на пути, и у проститутки, рекомендованной приятелем".

   Родовое имя лаумы - Ли, Эдгар помнил, оно шло вензелем через всю визитку. Считай, фамилия, а имя? Самое время познакомиться, что ли...