Не угадала! Ловко и грациозно лаума опустилась сверху наездницей.

   "Или угадала - всё делай сама? И что передумал разом - угадала?"

   Лаума была адекватной, молчаливой и раскованной. Сердце с каждым ударом проваливалось в январский холод иррационального ужаса, когда ещё не имелось причины. Скоро появиться, о да, но сразу? Почему - сразу? Смерть помахала от горизонта худенькой, хрупкой рукой. Шарманка заела в мозгах: "Чего, чего же, что помнилось лауме? Чего я, индюк надутый, хочу?"

   До такой степени паршивое предчувствие накрывало Эдгара в моменты крайней лажи, последний раз - на пилотировании, когда не пристегнулся.

   Юная женщина. Макияжа нет, не принято у них. Две горизонтальные полосы: над бровями и по щекам, цвета загара. Для красоты? Со смыслом? Кто их поймёт.

   Как это... - "жрица страсти"? Без преувеличения. Самый жаркий полдень июля в отрешённом лице. В губах, равная к священнодействию похоть. Веками смуглыми, тяжёлыми, как молчание, ровно наполовину прикрыты глаза.

   Избегает смотреть. Избегает разговаривать.

   Лаума на ощупь: рассыпалась шёлковым песком в руках, таяла, ускользала, возвращалась. Помогала и дразнила. Она была размягчившимся маслом, встречным ветром, дрожащей рябью... Обняв, лаума становилась паром, бесплотным восхождением тепла. Лаума принимала его и влекла напряжённым водным потоком, дельтой бёдер, водопадом, низвергающимся в океан с головокружительной высоты.

   Но любой вожделенный осязательный мираж таял на пороге финального взрыва, через короткую паузу возвращаясь с удвоенной силой.

   Опережающий паралич, вот чем она была!

   Эдгар хотел поцеловать и обнаруживал, что - уже. Хотел стиснуть, но оказывалось, что крепче некуда. Хотел отстраниться, и обнаруживал, что лаума, закинув руки за голову, скачет и плывёт.

   Хотел встать с нёю вместе, пошутить, покачать стоя, и тогда...

   "Я погиб".

   Высокий гребень горячего, барханного песка, ударил его в спину, стёк жаром и остудил до дрожи. Нет, эта карусель не позволит сойти.

   Всё, что казалось возбуждением минуту назад, не было даже бледной тенью. За такое и платили властью, дружбой, честью. Лаума могла с ним делать, что угодно и как ей угодно. Могла ограбить, приказывать, взять в рабство, могла откусить ему голову, лишь бы не останавливалась, только бы впускала продолжать. Он падал всё ниже, а оказывался всё выше, к чёрту логику. Между восторгом непрерывного взлёта и ужасом неизбежного падения, стук сердца срывался барханной пеной, падал как волна.

   "Эдгар, Эдгар..." Январского мышонка накрывала большая, как метель, бесшумная сова. Выдал предательский хвостик, вечно голодный, пресыщающийся на минуты, вожделеющий годы напролёт. Ледяными когтями хватала, в дупло несла.

   Ведь ты хотел, Эдгар, чтоб за тебя цеплялись? Чтобы тебя не отпускали? Хотел.

   А свободы, без никаких обязательств, кредиткой - за шквал страсти, и чао, беби? Хотел.

   Злые поцелуи и нежные укусы лаумы. Эдгар то сдерживался в ответ, то давал себе волю. Челюсти сводило.

   Эдгар, ты хотел кончать на белые алтари, предназначенные к полному разорению? Горлицу в голубятне, монашенку наверху колокольни? Хотел.

   "Я даже не знаю, из чего они состоят! Каковы их пределы? Их нормы? Что я делаю ей, зло? Я держу её? Я не могу остановиться".

   Но маятник откатывался сам по себе, и, захлёстываемый нежностью, Эдгар бросался на лауму, встряхивал, смотрел в лицо, пропадая в ласках порывистых и утешающих: "Кто ты? Что ты такое? Как ты хочешь, что мне сделать тебе? Продолжать, отпустить?"

   Лаума улыбалась, прикусывала губу, играя, но не переигрывая: конечно, ты зверь, захватчик, спаситель мой. И опускала веки, тяжёлые, как молчание.

   Ведь ты же хотел, и спасти, и взять зверем? Хотел.

   Рыба на крючке имеет шанс, но его вожделение было позвоночником, хордой, осью симметрии. Как сорваться? Эдгар никогда не знал, по-сути, что ему делать с этой благополучной жизнью, с этим годным телом, открытыми путями и несерьёзными преградами. За исключением минут физического наслаждения. Тогда был собой, тогда нет вопросов. А кто-то в этом отношении другой?

   Кончить, как никогда, чтоб некуда выше? Хотел.

   Не кончая до предела, начать и уйти по винтовой лестнице, улетая на каждом витке, до трансцендентного, до безвозвратного?.. Грезил.

   Господствовать и помыкать? Да.

   Отдаться и служить? Тоже.

   Ангелу принадлежать? Ангела обесчестить? Судить и карать? Миловать, не снимая ошейника, не отпуская с цепи? Суккуба, лживую, толпам до тебя принадлежавшую, ведьму на дыбе хотел? Не отпирайся!

   А всё сразу? Ты хотел всё сразу?

   Получи. Без обид. Плата остаётся лауме.

   Он уже плохо чувствовал своё тело и слышал только сердце, гул крови.

   Солнце растеклось и в мареве скрылось за горизонт. Колеблемый жаром воздух, вертикальные стеклянные струны... Между них, изгибаясь, позёмки опалесцирующей пыли гуляли змеями.