– Значит, выбор? – уточнил Джи. – Мы все несчастны по своему выбору?

– Отчего же, некоторые по своему выбору счастливы. – парировал Влад.

– Согласен! – кивает Вит.

– Я несчастен не по своему выбору. – Болеслав снова сделал жест в сторону. – Это не я решал, меня поставили перед фактом, и некоторые из этих людей находятся здесь!

– Да-да, конечно, Болек, не ты виноват, и не ты выбирал. Это всё она сделала, твоя женщина. Ты – несчастная жертва. – Серьезно произнес Влад. Другие рассмеялись.

– Конечно! Я рад, что вы это понимаете! – Завопил Болеслав.

– Я все равно не понимаю. – Джино встал, потянулся и случайно уронил кофе Патрика на ковер.

   Влад улыбнулся.

   Уже третий вечер подряд Данны заказывали ужин в офис. Никто не собирался покидать временное убежище. Эугенуш так и не позвонил. Брат Джино должен был выкрасть доступы к сети головного офиса "Нестон", чтобы шансы в конкурентной борьбе после сильного удара по компании Даннов сравнялись.

   Владислав боялся продолжения битвы. Боялся рейдерского нашествия. Нечестные игроки встречались, и они готовы были использовать любые методы. А теперь, после пошлого налета на их офис, в руках врагов было слишком много информации. Он ждал, что его младший сын справится с задачей. Когда-то было время действовать, а когда-то наступает время ждать, и для иных это сложнее, чем вступить в неравный бой.

   Патрик взялся дежурить на связи вместо Влада этой ночью, посоветовав ему лечь. Все разбрелись по комнатам, а Джино ждал удобного случая, чтобы выйти на улицу. Как только в офисе воцарилась полная тишина, он тихо встал и направился к двери, но его перехватил Болеслав.

– Пойдем-ка со мной, нарушитель. Я знал, что ты захочешь сбежать. Я придумал тебе более достойное занятие. – Прошептал он.

   Оба тихо прошли в библиотеку. Офис принадлежал семье уже несколько десятков лет. Здесь ещё стояли старые картотеки, которые вел дед Владислава – основатель компании и польский олигарх Геральт Данн. Говорят, он был знаком с Гитлером. Здесь же находились архивы матери Влада, преемницы своего отца. Теперь все это соседствовало с бронированной серверной, где продолжал творить историю Владислав.

   Болеслав достал из кармана ключ и открыл один из сейфов. Там был старенький ноутбук.

– Возьми его с собой, в кабинет. Открой папку с названием "Для Лии".

– то имя моей матери! – Зашептал в ответ Джино.

– Да, твой отец писал это для нее, и, думаю, для тебя в том числе.  Мне кажется, время пришло тебе кое-что узнать, и узнать не от меня.

– Ты решаешь, когда пришло время?

– Это идея твоей матери. Ноутбук принадлежал ей. Там Влади хранит их личное. Она дала мне пароль к нужной папке.  Пароль: «чудо».

– Чудо? – переспросил Джино.

– Да. Чудо.

– Какое чудо?

– Чудо, Джи – это ты, – улыбнулся Болеслав.

   Джино вернулся в кабинет, закрыл дверь на ключ, поудобнее устроился и включил ноутбук. Открыл нужную папку, ввел пароль и загрузил файл.

   На первой странице значилось:

   “Повесть для Лии, рассказанная от первого лица”.  На мгновение поколебавшись, Джино всё-таки начал читать записи своего отца.

    "Я обещал тебе многое рассказать, Лия. Как видишь, я постарался реализовать свое обещание в доступной и комфортной для нас обоих форме – не все темы я смог бы затронуть в личном общении. Некоторые из них было тяжело описывать, а некоторые я так и не смог раскрыть.

   Ты по-прежнему дорога мне. Для тебя эта повесть. Я мысленно поделил всё, что хотел рассказать на двенадцать ключевых эпизодов, которые обозначил как главы. Все просто. Моя жизнь до тебя, с тобой и после. Быть может я поторопился выбрать слово «после», так как ты "живёшь" где-то в области моего сердца, пульсируешь горячей точкой в моей голове, напоминаешь мне, кто я. А кем я стал и откуда я пришел такой, каким был, ты прочтешь далее.

    Начну с кратких воспоминаний о детстве и семье. Ты достаточно хорошо знаешь мою мать. Правду сказать, с момента, как ты познакомилась с ней, она сильно не изменилась. Менялось лишь ее отношение ко мне, и мое к ней. Как всегда, как у всех.

   …Здесь я останавливаюсь, делаю паузу, вдыхаю легкий летний воздух, что течет в открытое окно моего кабинета и вспоминаю, как тот же воздух пьянил меня с детства. Ты говорила, что это любовь к жизни, это свобода…

    Пониманию этого термина и была посвящена моя жизнь до встречи с тобой и немногим после. Конечно, в ней было много всего. Но все точки пересечения сходились на свободе –  сперва запретной, и вечно желанной, потом непонятой, отобранной и вновь обретенной.

   Цикл моего осознания свободы, как философского и практически действующего понятия, начался в те годы, когда, еще ребенком лет 5-ти, я стал посещать музыкальные классы при школе им. Руфуса Новака, в моем родном Кракове. Каждодневные занятия изнуряли меня – и я часто отказывался изучать музыку. Мать, являясь женщиной незаурядной, и зная, что усердия от детей моего возраста не добиться, всегда жестко стояла на своем, не позволяя мне пропускать занятия или бросить их. Мой дорогой Патрик, дядя и покровитель – единственный, кто пытался защищать меня от ее настойчивости, – иногда забирал меня из школы раньше, и мы шли на рынок, покупать конфеты.

   Родители разошлись, когда моей старшей сестре было 16 лет, а мать была беременна мной. Я родился и рос без отца до десяти лет. В детстве мне казалось, что все папы непременно должны быть такими же добрыми, как Патрик.

   Каким-то образом мой отец узнал, что у него есть сын, только в 1984-м, и тогда же приехал в Польшу. Я был в доме деда, когда, вдруг, приехала мать – раскрасневшаяся, возбужденная и сказала: "Влася, собирайся, приехал твой отец". Я испугался, потому что всё известное мне об отце сводилось к словам матери "ненавижу его" и словам деда "русский пигмей"! Мои представления были скорее фантазией. Отец оказался красивым и добрым мужчиной, который, – клянусь – своим приездом спас меня от одиночества и в будущем всегда служил мне отличным примером. Я очень любил своего отца.

    Даже после переезда в Россию классическое образование было для матери обязательной составляющей моего будущего успеха, а потому она стояла на своем. К двенадцати годам я был уже весьма натренирован в искусствах и успел полюбить музыку всем сердцем. Не могу не признать, что твердость матери все же взяла мою крепость. Я часами играл на фортепиано, отгоняя еще пока немного неясную, нетвердо образовавшуюся внутри меня эмоциональную творческую тесноту.

   Предполагаю, моя мать всегда видела во мне саму себя, в свою очередь надеясь на то, что я стану столь же успешен в избранном семейном поприще, а потому, когда мне исполнилось 14 лет, она определила меня на дополнительные курсы специальной психологии к другу отца, преподававшему в МГИМО. Мы вылетали из Екатеринбурга на служебном самолете папы – две пары выходных дней в месяц я проводил на удивительных занятиях этого человека, чье имя я не имею права назвать. Он учил моделировать ситуации и уже тогда вовлекал в проектную деятельность – еще очень новую для советской реальности.

   Итак, шаг за шагом я изучал нужные ей области науки понимания человека, помимо гимназии и музыки, посвящая большинство своего времени изучению основ коммуникации, тогда еще совершенно непригодных на практике, но умело укладываемых в мою голову, как базис.

   Я не стану описывать многое, опишу основное.

   Я рос, и когда мне исполнилось пятнадцать, мы переехали из Екатеринбурга в Пермь. К этому времени фривольность и беспардонность, а также железная настойчивость моей матери и их вечные ссоры с отцом по поводу моего воспитания так мне надоели, что я, будучи человеком неконфликтным, будучи благодарным ребенком и послушным сыном, вопреки всему решился на первый открытый конфликт с родителями, заявив им со всем хладнокровием, что отныне я сам решаю и выбираю, как мне жить, где мне учиться и что делать. Флегматичный характер, переданный мне от отца, и упрямство помогли пережить семейный скандал с высоко поднятой головой, никому не уступив.