"Теперь не кутаться. Прочь одежду. Никто не смотрит в окно? Да хоть бы и смотрел! Взгляни на своё тело, оно чистое, на нём нет никаких следов. Боишься льда? Пей. Чего страшного? Разве ты чертила пентаграмму на полу, зажигала свечи, лила кровь? Разве так вызывают дьявола? Или он соблазнится разбавленным вином!"

  Ветер на голой коже отозвался спонтанной жаждой. Графин опустел. Ничего страшного не случилось.

  Потянуло в сон, который оказался динамичным как блокбастер и реалистичным как прошедший день. Легла назло себе, не укрываясь.

  "Дверь надо бы... Я не закрыла дверь на ключ".

  Сон поглотил эту мысль и растворил крупицей соли, равномерно по всей беспросветной глубине.

  13.

  Мегареалистичный сон. Побег. Удушье сквозь него шло пунктиром, на каждом повороте возвращалось. Двери и удушье.

  Прошедший день. Ворота храма, но дорожка от них идёт не к рейсовому автобусу, а на вокзал. Ведёт, летит под ноги. Дыханье сбивается.

  Вокзальная дверь распахнута, украшена вставками рифлёного льдистого стекла. Это дверь на север. Это бегство обратно в зиму без билета и паспорта.

  Толстая проводница выслушала и спрятала в своём купе, в ящике под нижней полкой.

  Теснота ящика. Затхлый воздух. Под тяжёлой попой проводницы скрипнула полка. Гогот её товарки, звяканье подстаканников, пустой разговор. Стук, ругань с какими-то людьми, понятно с какими людьми. Мат, их угрозы. Наконец - стук колёс. Неужели ушли? Выбралась.

  За окном начинаются пегие равнины. Мало-помалу на них появляются белые штрихи, пятна, а вот и до горизонта пейзаж становится бел. Земля редко мелькает в проплешинах снега. Поезд всё ближе к заброшенной деревне. Родина. Проводница дала фуфайку, денег не взяла.

  На полустанке рассыпалась лесенка. Прыжок в снег.

  Равнина обняла холодным ветром. Воля! Крылья за спиной! Эйфория такая, что не вдохнуть. Хвост поезда, вильнув, исчезает в подлеске. Эй, куда же вы? Я вас не боюсь! Север! Холод! Здесь я дома!

  Дом растащен едва не до фундамента. Печь тоже. Еды нет. В щели дует. Ночь, сумасшедший холод, темень и глухота без конца и края. Густой снегопад. Аслан.

  Он зашёл, но не в дверной проём. Аслан появился сквозь хлопья и мрак откуда-то сверху. "Возвращайся, радость моя. Не сержусь, не обижу..." - протягивает открытую руку. Если её взять, очнёшься там, откуда бежала, в кругу его комнат, выморочном кругу. Но ведь должен же быть выход? У ловушки его как раз-таки быть не должно. "Он есть, радость моя. Догадалась? Я и есть выход. Смотри, как всё прекрасно сложилось: здесь нет тепла, кроме меня. Хочешь жить, обними. Не бегай, не ругайся грубо, женщинам это не к лицу. А покорность - даже очень. Скажи мне: "Я твоя, Аслан. Я принадлежу тебе, согрей меня". Тепло к теплу, тело к телу, радость моя".

  Шепчет, а рука душит, ладонь зажимает рот. Не вдохнуть, не вдохнуть!

  - Аслан?..

  - Тсс...