Увлечённая сейчас игрой в госпожу на троне, Тася пригласила мужчину жестом.

— Недавно Вы с Вашим другом Эредином посещали южный город Милоградов? — звучало это больше как утверждение. — Кем Вам приходится тот юноша?

— Другом, как вы же и подметили.

— И не больше?

— Я лучше пока пойду, — шепнул Робб и, погладив напоследок Тасю, вышел из домика.

— А похоже?

— Нет, конечно нет, — буркнул из-под кривых покромсанных усов детектив, но всё же записал что-то у себя в заметках, — но как Вы объясните то, что Вы так и не заболели в городе, полном болезни и пыли? И что Вы сейчас делаете в лагере сестры доктора Морриаса?

«Доктора Морриаса? Я не успела спросить Агафью о её семье и её фамилии, но вряд ли она, близкая родственница такой отвратительной женщины, стала бы брать меня под крыло… Хотя кто знает…», — она густо покраснела от одного упоминания.

— У меня были некоторые признаки болезни, возможно, я перенесла её в лёгкой форме.

— Смертельно опасную болезнь, подкашивающую даже людей с крепким иммунитетом?

— Я не знаю, чего Вы от меня хотите? А Агафья Стефановна считает, что у меня есть талант и натаскивает на спортивных тренировках, чтобы я была ей полезна, мы познакомились сразу, как я и Эредин вернулись домой из Милоградова.

— Милый город, который подарил такую удачу и подругу-чудную для абсолютно простой девочки, не так ли? — давил Наставник. Он упомянул и о Селестии.

Таисия раскраснелась, она не понимала, к чему клонит детектив.

— Поезд, уехавший без вас, через семь часов взорвался. Как думаете, кто виноват?

— Неужели Вы думаете, что это я?! Я не могла это сделать! Я была тогда в Милоградове!.. Вы… Вы… Вы же сами понимаете, меня не было на том поезде!

— Успокойтесь. Я и не обвиняю Вас. Вы познакомились с Селестией Атакишиевой (как бы нескладно ни звучало) в электричке, когда ехали домой из Милоградова, не так ли?.. Она ехала тем рейсом, что отъезжал от Облихова, неподалёку от которого взорвался головной вагон Вашего поезда.

Тася поняла. Этот человек хотел забрать маленькую Селестию, обвинив её в подрыве поезда. Она не знала наверняка, было ли это правдой, но и это же означало, что девушка не могла сказать ничего против своей новой подруги.

— Извините, но меня это не касается. Я могу сказать только, что не думаю, что Селестия в чём-то виновата. Мне она ничего не говорила, а сама я не видела ничего кроме того, что она очень милый и добрый человек.

— И Вы думаете, что «милый и добрый человек», которого Вы знаете от силы полгода, не может оказаться террористом, убийцей или мародёром, прячущимся уже два года?

Мужчина был прав, но Тася считала, что он лишь вывернул её слова наизнанку, искривив смысл. Она хотела только сказать, что не способна ничего полезного дать детективу или осудить подругу.

— Нет.

— Я не желаю Вам и Вашим друзьям зла, поймите, — раздобрел вдруг Наставник. — Но Ваша подруга чудная, она может устраивать взрывы и поджоги и непроизвольно. У меня есть обязанность: не допускать опасных людей в общество и задерживать тех, кто уже скрывается в нём, дабы предотвратить возможные жертвы. Вы же понимаете, что это такое, Тася. Вам ведь тоже жалко этих людей. …Ну, ладно, не буду Вам больше докучать. Если услышите или увидите что-то странное на Ваш взгляд или опасное, сообщите Агафье Стефановне, а она найдёт способ связаться со мной. До свиданья!

После одного этого разговора у Таси появилось море пищи для размышлений, как и новой информации. Возможно, детектив был прав и в том, что Селестия могла ненамеренно устраивать беспорядки, а что насчёт тренера? Агафья была сестрой доктора Морриаса? Является? Что ей на самом деле нужно от Таисии? А Милоградов?.. Почему пять месяцев спустя её всё ещё это преследует? И… Неужели она тогда и вправду не заболела? Что же случилось?

Через день Тася резко поднялась с постели, будто её ударил гром, и выбежала на улицу, и её облило дождём. «Где Дин? Эри-рю должен был быть рядом!» — почему-то резко забеспокоилась она, но её друга нигде не было видно.

Так было часто: теперь Эредин был только со своей девушкой, которую даже почему-то не было видно, а Тася скучала одна, пока Селестию привлекали к общественно-полезным магическим действиям, от которых не было толку, пока сама девушка не хотела помочь, и пока Робба контролировала мать, что всюду была рядом с ним, как надзиратель, притворяющийся, особенно благодаря таким же, как у сына, белым волосам, божьим одуванчиком. В лагере стало для феи жаждущей веселья скучно. Агафья словно забыла про свои планы на Таисию и только поговаривала ей, чтобы та отдыхала, потому что молодец, но сама девушка не считала себя пока таковой и унывала вместе с погодой, лишь иногда предаваясь любви к пейзажу, поскольку даже в колке дров Тася была бесполезна.

Привычного гула многочисленных людей в лагере не было. Костерочек приятно трещал, отбрасывая от себя тени двух сидящих и горячие тонкие искры с запахом горелого угля. «Это довольно приятный запах», — думали многие, однако в этот вечер мало кто сидел у костра. Робб никогда не любил дождь, а Тася смутно всегда верила, что её мама бы обожала ливень, отчего тот становился как-то роднее. Последние дни обещали долгую холодную и сырую неделю, но оттого она не становилась ужасней. Слякоть, в которую превратились тропы, несли по своим мягким песчано-грязевым венам ручейки, сливающиеся в быстробегущие плоские реки. Всё полотно между одеялом густых, как мрачная синяя пенка или дрожжевое тесто, туч и травой с промокшей насквозь землёй было тёмно-зелёным, хоть и плоским, что обычно несвойственно пушисто-колючему лесу, и в этом цвете, особенно с ярким, страстно-тёплым языком костра, становилось приятнее и спокойнее. Даже бросающиеся друг на друга и шумящие вверху ветви лишь ласкали душу. Всё журчало или слегка подвывало, а огонь накренялся в сторону, стремясь вслед за ветром, что крал его жаркое сердце, и руки с мокрой под пледом головой стали подмерзать. Вдруг Тасю что-то ужалило в сухую на деревянном коротком поддоне ногу, и она взглянула сквозь полупрозрачную стенку дождя на Селестию, которая чудом ещё не убежала сушиться в дом. Взгляд её, этой крайне миниатюрной светлой кошечки с сильно выраженным носом, наблюдающим за пылающей древесиной, смотрел перед собой, теряясь явно где-то в другом месте, и она даже не заводила разговоров об Олеге, а в это время сухой лист под стопой Таси загорелся и стал слегка жечь её. «Ай! Ай!» — вскрикнула девушка, но её голос был заглушен бесконечно льющимся небом. «Что с тобой случилось?» — услышала она голос подруги прямо у себя над ухом, будто тот мог существовать отдельно от дождя. Селестия стояла перед ней с очень озабоченным выражением лица. По нему стекали реки воды, но её карие глаза пристально следили за Тасей, и она, взяв её под руку, повела в дом. Как только обе повернулись спинами к костру, тот потух, как маленькая свеча. «Та-ася!» — громко звал, крича, с размывающегося в потоке расстояния Робб. Он вышел из жилища за своей неуёмной любительницей капризов погоды и уже был на полпути до неё.

— Ты же теперь весь мокрый! — нарочито заметила она.

— Да! Как и ты. Я тебя вообще-то ждал, чем вы там так долго занимались?

— Всего лишь смотрели на огонь и на деревья, иногда хорошо бывает подумать. А ты чего не вышел с нами, раз всё равно потом пошёл под дождь? — но на самом деле её милый не слышал так много, как она говорила.

— А я думал, дамскими поцелуйчиками. А погода отвратная конечно, — он весь дрогнул. — Бяка в общем. Но за тобой я как мог не выйти? А огонь вы потушили? Как какой? Не-ет, не-ет, надо всегда тушить, даже если дождь: ты сама мне говорила, — Робб часто так шутил, пользуясь частыми навязчивыми советами Таси обо всём, но её это ничуть и не возмущало.

— Ну, значит, я пойду и потушу его, если он ещё сам не потух. Ой, а он ведь, кстати, очень стойко держался! Ты бы видел! Такой небольшой костёр в такой-то ливень!..

— Никуда я тебя не пущу!