Солнце едва выползло из-за оранжевых песчаных холмов на востоке, а саранча давно зарылась в песок. Впрочем, саранчи тут немного. Даже стойкая к жаре песчаная тля и то стала прятаться. Искать себе скаты барханов с тенью. Последние термиты хватали тлю, торопились, уносили маленьких блёклых насекомых в свои огромные подземные дома.

Термитники. Они торчали, словно пальцы, над волнами песка, хаотично разбросанные, тянулись до горизонта, большие и маленькие, от двух метров и до шести, такие высокие, что никакой бархан никогда и ни при каком ветре не занесёт выходы для трудолюбивых обитателей этих строений. Горохов Андрей Николаевич осматривается, он знает, что к одиннадцати часам столбик термометра перевалит через цифру «шестьдесят», а к двум часам дня будет семьдесят градусов по Цельсию. Если, конечно, восточный ветер не принесёт от раскалённых гигантских дюн облака. Вот вчера, например, не принёс. И, кажется, первый раз за свою жизнь уполномоченный наблюдал на градуснике показатель, соответствующий семидесяти двум градусам. Принимать воду внутрь при такой температуре = занятие малопродуктивное, если у тебя нет убежища, в котором ты сможешь переждать пекло. Через три часа пей воду-не пей, тепловой удар всё равно накроет тебя сначала волной усталости, а уж потом и тошнотворным, жарким покрывалом безразличия, даже если ты прячешься в тени. А на третьем этапе просто выключается свет и следует потеря сознания. Как выживают в таком пекле дарги, уполномоченный не думал. Дарги. Что о них думать? Они почти животные. Эти существа адаптировалась к таким температурам, от которых люди будут просто валиться на горячий песок и умирать. Пятнистая кожа на ногах этих человекообразных так ороговела, что они спокойно ходят босиком по песку, в котором быстро запекалось мясо. И они, эти пятнистые твари, людоеды и полуживотные, где-то тут, в этой жаре, рождались, вырастали и шли отсюда на север, шли и шли вместе с жарой и песчаными волнами, бесконечным потоком своим оттесняя и оттесняя людей всё севернее и севернее.

Дарги выдерживали эту жару. Даже их дети тут выживали. А вот уполномоченному здесь было очень тяжело. По-настоящему тяжело, даже несмотря на то, что его не совсем нормальный знакомый провёл с ним сложную и длительную процедуру – как Валера это называл, «биомодернизацию».

Дружбан Валера. Фамилии своей Валерик ему так и не назвал. Даже на работу он устраивался под кличкой «Генетик». Валера Генетик, и всё. Так меня и зовите. Странный? Не то слово. Повёрнутый на биологии, вернее, на генетике. И на все добытые деньги покупающий себе самое лучшее оборудование.

Он уверял уполномоченного, что теперь тот будет переносить жару лучше. Лучше? Насколько лучше? Нет, Валерик этого не знал, но знал, что лучше. Генетик частенько нёс чушь и слабо ориентировался в окружавшем его мире. Но… Он каким-то чудом лечил самого себя – и вылечивал от всяких своих врождённых болезней. Лечил и других, втихаря поднимал на ноги полумертвых людей со страшными, порой смертельными ранами. Причём не брезговал. Вылечивал людишек, которых, по мнению Горохова, лечить и вовсе было не нужно. Уполномоченный также помнил и про то, что Генетик быстро вылечил и его самого после весьма серьёзного ранения. Такое разве забудешь? Помимо лечения людей от тяжёлых ран, которое и приносило Валере основной доход, он делал и другие удивительные и зачастую непонятные вещи… Он называл их опытами.

Но Горохов ко всем этим его талантам относился настороженно, особенно после того, как Валеру выперли из Современного Института Генетики и Общей Биологии за вопиющую некомпетентность. Уполномоченный сам читал об этом отчёт. И самыми яркими словами в том отчёте были: «профанация», «некомпетентность» и даже «мракобесие». Но Валерик был, кажется, рад, что его уволили, он теперь занимался своими делами, создавал на краю города свою лабораторию. Что-то там делал всё время, но и про Горохова никогда не забывал. И всякий раз при встрече уверял, что у него для уполномоченного есть одно улучшение. По сути, Андрей Николаевич был единственным его другом… Скорее, всё-таки приятелем, нужным человеком. Друзей Генетик не заводил, на дружбу у него не было времени, он был слишком увлечён своими исследованиями, в которых уполномоченный ему помогал по мере сил. За что Валера его благодарил как мог. И вот один раз, пока у него было время, – после исполнения очередного приговора у него был отпуск – Валера уговорил его на улучшение. Обещал, что после процедуры Горохов будет переносить высокие температуры не хуже дарга.

– А я пятнами, как дарг, не покроюсь? – сомневался Андрей Николаевич. – Кожа коричневой не станет у меня?

– Нет, – заверял его Валерик, он давно уже не заикался, – только внутренние изменения, на уровне мембран клеток. А улучшение будет очевидным.

Улучшение. Никакого улучшения Горохов, после тридцати шести дней плавания в ванне с биораствором, не почувствовал, а вот мышцы, мышцы за это время заметно ослабли, ушли. И ему показалось, что у него появилась одышка. И ещё месяц, вырванный из жизни. Как не бывало его. Укол в плечо – пробуждение на металлическом столе. Месяца нет.

Но Валера убеждал его, что у него в клетках произошли нужные изменения, что межклеточное пространство увеличилось, и ещё, и ещё что-то, и ещё… В общем, говорил всякие непонятные слова. Можно, конечно, было его и убить, но… Валерик очень сильно изменился с тех пор, как уполномоченный его встретил. Говорят, в детстве он вообще был неходячим инвалидом. А сейчас Генетик был очень даже подвижен и бодр.

Андрею Николаевичу сначала пришлось принять слова Генетика, а потом ещё приводить себя в порядок несколько месяцев. Хотя в его возрасте хорошие физические кондиции давались уже заметно тяжелее, чем раньше.

Эти воспоминания сейчас ему кажутся просто нереальными: Города, прохладные лаборатории, спортзалы и бассейны с водой… Это всё словно из другого мира. А здесь, в этой вселенной, наступает день.

Горохов смотрит на восток, на белое солнце. Оно белое даже через затемнённые и запылившиеся очки. Он делает длинные вдохи через респиратор; воздух, проходя через фильтры, хоть чуть-чуть, хоть самую малость, охлаждается. Не обжигает.

Нет, облаков сегодня точно не будет. Ветра почти нет, барханы за день, до самых сумерек, не сдвинутся ни на метр. Куда ни брось взгляд, везде эти бесконечные, до горизонта, горы, раскалённые пески. Степь. Жуткая жара и песок.

Степь всегда убивает человека, кого-то медленно, изо дня в день, иссушающей жарой и разъедающей тело проказой, кого-то быстрее: тупой, монотонной и бесконечной, ежедневной борьбой за выживание. А кто-то просто не заметит паука на своей одежде или упустит клеща и даст ему углубиться в ткани. А может быть, набредёт на сколопендру или варана. Или просто заблудится, сожжёт весь бензин, выпьет всю взятую с собой воду и умрёт от теплового удара или жажды. В общем, в степи как кому повезёт.

Андрей Николаевич родился, вырос и половину свой жизни провел в степи, он всё, ну, или почти всё, знал о ней, хотя так далеко на юг ещё никогда не заходил. Никогда. И находясь сейчас здесь, он понимал, что ему нужно искать себе убежище. И побыстрее.

Термитники. Кто-то из стариков в его детстве говорил, что термитники уходят в землю иногда на двадцать метров. Кто ж в здравом уме будет это проверять? Ещё говорили, что там, на двадцатиметровой глубине, температура будет градусов двадцать пять, а может, и холодина во все двадцать. А ещё там, скорее всего, будет и вода. Ну, это врали, наверное, но вот если выкопать в плотном грунте рядом с термитником яму в полтора-два метра глубиной и накрыть её тентом, там температура будет на двадцать градусов ниже, чем на открытой местности в тени. А вот это как раз был факт. Именно так Андрей Николаевич вчера и спасался от семидесятиградусной жары. Говорят, термиты создают специальные системы вентиляции, охлаждения, чтобы их яйца не погибали от высоких температур. Может быть. В общем, термитник – это то, что спасёт его и сегодня от страшной полуденной жары.