– Истоки искусства, ради которого вы сюда притащились, – без запала вещал Алцест, – лежат на трёх основах. Первый вдохновитель Питер Брейгель Старший, с его многосюжетными многолюдными полотнами, изображающими курьёзные своей буквальностью ситуации голландского устного творчества. Второй вдохновитель – Ренессанс, обратившийся к красоте человеческой натуры. Наконец, третьим, немаловажным фактором зарождения, послужили дела инквизиции и притязания католической церкви. Первые два были переняты и усвоены буквально, но последнее было извращено и подвергнуто саркастическому осмеянию, подрывая всё, что могло считаться церковью заповедным. Отрицание явилось логической реакцией на сожжение некоторых магов на кострах инквизиции и было закономерным для свойственной магам психологии…

Алцест странно поворочал языком в открытом рту, как будто он показался ему чужеродным. Похоже, маг был недоволен своим выступлением.

Студенты, пришедшие на экскурсию в музей, не издавали ни звука. Мужчина брезгливо посмотрел на них и хмуро продолжил:

– Инквизиция уничтожила больше мирян, чем магов. Это даже вам должно быть известно. Некоторые из казнённых магов совершили некоторое подобие самоубийства чужими руками. В целом деятельность католической церкви привела наше общество к переходу на максимальную доступную секретность, а потом как многое человеческое сошла на нет. Миряне с тех пор стали чуть менее зашоренными, но в нашем обществе развилось понимание, что секретность навсегда наше благословение.

– Может, – девушка с отросшими корнями волос впервые на моей памяти дерзнула открыть рот, и Алцест похмельно поморщился, – однажды они настолько эволюционируют, что мы сможем жить открыто?

– Может, к тому времени мы эволюционируем настолько, что будем летать меж звёздами? – голос даже не звучал, как обвинение в идиотстве. Неужели Алцест стал чуть терпимее к последнему курсу? – Итак, историческая коллизия, не нашедшая физического воплощения, не могла не найти выход в сфере искусства. И сегодня мы исследуем самую выразительную и бессловесную форму – средневековую магическую живопись.

Экскурсовод мялся поодаль без дела. На входе требовалось подтвердить возраст. Студенты нетерпеливо прошагали в первый зал, боясь спугнуть удачу.

Алцест осклабился в похабной улыбке, наблюдая как киснут его студенты. Магическое искусство предполагало континуальное расходование энергии. Да, это был тот самый музей, куда не пускали несовершеннолетних. Это был тот самый музей, который плакал по резной спинке кровати Мага. В первом зале располагались картины, больше напоминающие Брейгеля.

– С этого начиналось, – злорадно указал Алцест на сглаженные в пегий и палевый краски большого полотна. Люди, которых можно было принять за инквизиторов, распускали руки с ведьмами. Некоторые из ведьм были вооружены. В беспорядке одежды проглядывало буквальное холодное оружие. Некоторые, подвешенные к дыбам, только плакали. – Фигуры шевелятся, но не каждый заметит.

Старшекурсники прильнули ближе, собираясь впечатлить воспитателя наблюдательностью.

– Это самые первые одушевлённые полотна. Художники сначала прибегали к слову «одушевление», потом перешли на более плотское и отражающее суть «овеществление», поскольку души тут никакой, естественно, нет.

Проклятый ничего не говоря развернулся и пошёл, студенты не заставили себя ждать. Второй зал был оживлённее. Кроме группы Алцеста других посетителей как ветром сдуло. Ни единой душе прежде не приходило в голову водить сюда образовательные экскурсии, этот музей не нуждался в рекламе и дотациях. Этот музей не тосковал по посетителям.

– По задумке музейщиков в этом месте, которое невозможно миновать, находятся полотна с нарушенной структурой. Здесь двигаются, но без гармонии и грации. По задумке музейщиков – не выкидывать же.

Группа зависла у северной стены, ловя адреналин ещё и на том, что могла себе такое позволить при своём моральном вдохновителе, который неделя за неделей вгонял их в этические рамки, а потом взял и притащил, куда остальные не пускали.

– В ваших чугунных головах медленно ползут очень прозрачные мысли, – фыркнул Алцест. – Она ничего не чувствует. Мастер был неумел и овеществил только одну фигуру. Он делает тяжёлую утомительную работу, как маятник в часах. Год за годом.

Алцест стремительно покинул зал. Четвёртый курс хвостиком нагнал.

– Отсюда – даже если вам доводилось проникнуть сюда, едва ли знаете – начинаются именные залы. Отверженный арабской диаспоры, талантливый самоучка, чьё нестандартное мышление привело к подъёму ранее не получившего популярности направления. Он сохранил национальный вкус.

На полотнах, оживившись на посетителей, женские фигуры избавлялись от излишков одежды. Ткань в принципе была только на лицах, остальное механистически выверено извивалось, как современная наживка для модерновых спиннингов. Лица фигур действительно были самыми интересными фрагментами фигур, на которых было мало надето и скрыто. Лица с невыраженными улыбками смотрели бархатными глазами с каким-то скрытым смыслом.

– Новизна мышления араба как раз и заключалась в упрощении схем. Основываясь на его опыте, более одарённые мастера смогли увеличить количество простых схем в составе большого полотна взаимодействующих фигур.

Алцест повёл молчаливую группу дальше и какое-то время молчал, позволяя таращиться поражёнными глазами то туда, то сюда. Серые глаза насмешливо наблюдали за самими студентами. В четвёртом зале преобладали пары, потом их сменили тройки, и последний самый большой зал поражал воображение широтой взглядов.

– Лучшие образцы… – вкрадчиво заговорил Алцест, и воспитанники сбежались на его голос как хамельнские крысы на дудку, – хранятся в частных коллекциях.

Разочарованный полувыдох.

– Шедеврами этого жанра считаются всё же не живописные полотна, а рельефные работы. Но такое вам не светит! – добро-добро заулыбался Алцест, указывая рукой на выход.

Поход в музей должен был стать апофеозом воспитательской деятельности Алцеста и её венцом. Проклятый собирался торжественно получить расчёт, для чего впервые за долгое время переступил порог цитадели Мага. Лакей рассыпался перед ним в любезностях и очень вежливо сообщил об отъезде главного по важному делу. От нечего делать нерастроенный Алцест пошёл куда глаза глядят и через некоторое время обнаружил, что почти вернулся на работу. Ему пришло в голову, что в принципе обставлять уход Высшими представителями власти необязательно, и можно уволиться у ректора. Алцест не привык откладывать дела – рисковал не дожить.

В вестибюле проигнорировал приветствия разбегающихся студентов, для каждого курса предстояла своя практика, и хотя учебный год продолжался, лекциям наступил конец. С неоформившимся чувством удовлетворения Алцест захотел посмотреть, как его имя снимают с расписания.

Первый курс, практ. часть под рук. Проф. Шпигель. Прекрасно, уже на новое заменили. Второй курс. Проф. Хайнс. Чудно, прощайте навсегда. Не поминайте. Третий курс. Преп. Альтова. Наипротивнейший сброд фокусников. Четвёртый… Что?!

Алцест ещё более утвердился в желании увидеться с ректором. Он практически не бывал в комнате персонала, куда профессора бежали со всех ног в перерыв, чтобы вернуть себе подобие душевного равновесия и компенсировать растраченную на лекции влагу. Проклятый в перерывах между растратой жидкости на презренных дилетантов магического мира наводил трепет на дилетантов, ходящих по коридорам.

Ректор в голубой и излишне подчёркнуто старомодной мантии нашёлся в библиотеке за подбором пособий для пускающегося в практику с мелочью Шпигелем. Неопрятный, но очень увлечённый профессор был тут же и улыбался своей благожелательной лягушачьей улыбкой. Ректор складывал пухлой начальственной рукой наиболее потрёпанные книжки на растерзание незрелым магикам.

– Как это понимать?! – перед бледным ректором грохнулась грифельная табличка.