Когда я исполнила «это» дома, мама ахнула, сказала, что песня ужасна, и пою я ужасно.

Иногда мы бегали вместе с другими девочками вчетвером. Лена жила за белой горкой. Её отец всегда мастерил что-то из дерева на станке, кажется, доски делал, а мы играли с опилками. Однажды он отхлестал нас крапивой, кожу долго жгло, но не помню уже за что. Вика была с темными волосами, она меня не любила, обзывалась всегда, и дралась даже, поэтому с ней мы редко играли.

Папа купил мне трех колесный велосипед, и я каталась на нем по деревне. Мы играли с утра до вечера, но в два часа дня у меня обязательно был урок. Мама учила меня буквам, числам, английскому языку по детским книжкам. Она заставляла меня повторять слова, я учила два языка почти одновременно. Даже некоторые русские слова я узнала позже. Один раз я так разозлилась, не хотела больше заниматься.

– Я не буду!!! Не буду больше повторять I am painting the door, I am painting the door, I am painting the door, I am painting the door…. – кричала я в ярости повторяя эту фразу бесконечно)))

По вечерам мама читала мне сказки, про Буратино, Мальвину, про синюю бороду, Айболита и еще много всего. Я просила ее лечь рядом со мной и теребила ей ухо. Мама читала пока я не засну. На праздники она всегда дарила мне красивые детские книжки с яркими картинками, а еще карандаши, краски, цветной пластилин. Однажды она привезла мне большую тигрицу с тигренком.

Мама и сама постоянно учила английский по программе «ЕШКО», слушала кассеты с английским, и одновременно делала домашние дела. Я любила только музыку между уроками. Мама много работала: дома, в поле, в магазине, в госстрахе. Она полола свеклу, ходила собирать деньги за страховку, ездила с отчетами из магазина в город. Мы ходили мимо леса по земляной дороге к асфальтированной, где ловили попутку. Я любила ездить на машине и пела всю дорогу выдуманные мелодии глядя на мелькающие березки за окном. Мама никогда не отдыхала и очень гордилась этим. Она наполовину татарка, наполовину украинка. Ниже папы на голову, с темными волосами и карими глазами. Вся деревня называла маму барыней, за её гордый характер.

Однажды утром папа сварил какую-то кашу, разбудил меня и позвал завтракать. Мама проснулась и увидев меня за столом, начала:

– Она же еще не одета, не умыта – она вывела меня из-за стола – сначала нужно умыться, почистить, зубы, а потом уже завтракать. А папка твой дурак!

Она постоянно это повторяла, и всегда находила причины почему все вокруг дураки.

– Что он тут сварил, бурду какую-то! Пойду свиньям вылью!

Папа был ветеринарный врач, любил животных. А еще он был геолог по первому образованию. Помню, как папа лежал на кровати, лечил простуду, читал что-то, а мама его ругала:

– Здоровущий мужик лежит, ничего не делает, как не стыдно человеку.

Папа действительно был высокий, худой, здоровый русский мужик, не пил, не курил и почти не выходил из дома.

– Сидит как сыч дома, ни с кем не общается – говорила мама – сумасшедший!

Всю зиму было много снега. Нерастаявшие куски снега оставались даже в мае. Мы с Ниной валялись в снегу и катались на санках. Когда снега становилось слишком много санки застревали в нем. И тогда мы откапывали маленькие елочки, чтобы они не замерзли. Цыганочка любила повторять сцены из сериала.

– Давай я буду злая Лаура, а ты добрая Мэри – говорила она

В конце самолет Лауры разбился, и Нина покатилась по снегу с холма вниз. А я осталась на вершине обняв добрую елочку, которая Лукас.

Но большую часть времени были очень морозные дни и меня не выпускали из дома. На маленьких окошках замерзали красивые узоры. Я сидела и рисовала выдуманные истории цветными карандашами: кошки летят на воздушных шариках, кошачье семейство живет в причудливом замке с крыльями.

– Художницей будет! – говорила мама.

– Нет. Она станет врачом – отвечал папа.

О том, чтобы стать врачом я никогда не думала, но лечила своих игрушечных зверей, делала им уколы и давала лекарства. Засыпала обняв большую тигрицу, представляя, что она болеет, а я ее согреваю. Ниночка приходила ко мне в гости, смотрела мои рисунки. У нас был черно-белый телевизор в передней, и Нина сказала:

– А у нас телевизор цветной, двенадцать цветов! Приходи в нашу хату!

Ниночкина мама молодая цыганка, родила ее в шестнадцать лет. Она пела, а Нинин папа играл на гармошке. Веселые у неё родители были. А когда цыганка танцевала на улице перед домом, вся деревня собиралась посмотреть на этот концерт. Люди садились на обочину дороги, смеялись и аплодировали. Однажды моя мама спросила Нину:

– Твой папа пьет?

– Когда пьяный пьет. Когда не пьяный не пьет.

Вся деревня еще долго смеялась над этой фразой. Ниночка вообще веселая была, как и её молодая мама. Однажды она ещё один прикол выдала:

– Лучше синица в руках, чем дятел в жопе.

Я потом эту поговорку стала повторять и смеяться.

– Какой ужас! Чтобы я больше этого от тебя не слышала! – говорила мама.

В деревне почти все мужики пили, кроме моего папы. Он никогда. Вставал рано утром, читал молитву и делал зарядку.

Когда мне исполнилось четыре я научилась читать и писать, и начала записывать свои выдуманные истории, хоть и с ошибками. Писала письма в Америку, своей тете, маминой сестре. В ответ они присылали кучу фотографий и открыток. Небоскрёбы, большие мосты, ночной Нью-Йорк. Некоторые были подписаны с обратной стороны: «Это мы на сто втором этаже. twin towers. NY»; «В музее восковых фигур»; «На ниагарском водопаде» и т.п. Я рисовала эти башни потом, резала бумагу и строила домики, брала сигареты из магазина и делала из них белые колонны.

– Что это? – спросила мама как- то.

– Колхоз.

– Все разрушают колхозы, а она строит – говорит мама.

На полках возле папиной кровати было много книг, я залезала на стол, чтобы их достать. Папа был ветеринарный врач и там были книги с цветными картинками, изображениями животных в разрезе. Собака в разрезе сбоку: внутри сердце, печень еще какие-то органы. В основном все книги по медицине, и еще разные книги с непонятными чертежами. Я не помню этого, но я упала с того стола и сломала ключицу. Зато помню, как мама часто ругала папу:

– Ты тут лежал, и не видел, что она упала и орет! Я приехала, а у нее ключица сломана! Как можно быть таким! Спать, когда ребенок так орет!

Однажды я взяла простыни и вырезала из них два круга: большой и поменьше, получилось платье белое, балахон такой. Убежала в нем на улицу, бегала по деревне, а потом начался дождь, и я спряталась в гараже. Каталась там на качелях, которые папа для меня сделал, смотрела на дождь через ворота сарая. Мама нашла меня и повела в дом.

– О! ты вся промокла. Что это на тебе? Уже осень в платье холодно ходить.

– А платье теперь испортилось? – спросила я маму.

– Да, конечно – ответила она, и я поверила, что от дождя платье испортилось.

После этого все ножницы и ножи спрятали от меня. Платьев там было у меня много, переодевалась иногда несколько раз в день. Однажды я подумала: «это платье одевала, это тоже, что бы еще такое придумать… ммм… голой еще не выходила!». И побежала на улицу без одежды, такая, королева эпатажа))

– Голой нельзя ходить! – кричали женщины со скамейки – иди домой оденься!

Иногда к нам в гости приезжала тетя Зина, папина сестра. Она привозила полные сумки гостинцев, пирожки, конфеты и еще начинала готовить: месила тесто, жарила блины.

– Два блина испекла, а всю кухню забрызгала, свинья! – сказала мама, когда гостья ушла – все русские свиньи! Мы татары чистоплотные. Мусульмане. Свиней не держим.

Весной огромные сугробы снега таяли, речка разливалась и наш яблоневый сад оказывался в речке, как будто деревья растут прямо из воды. Перед садом был огород, а еще огород за домом и огород возле дома. Мама с папой там работали. Вырастали огурцы, тыква, картошка, еще что-то. Я собирала в банку колорадских жуков с картофельных кустиков. Помню помидоры черные.